Зрелище, честно говоря, было жалкое. Переселенцы держались обособленно. Все, как один, – дерганые, пришибленные. Кожа бледная, одежа ветхая. Оборванцы, да и только. Увидав выделенные им бараки, наотрез отказались туда селиться – поверхность пугала их до икоты. В итоге облюбовали себе земляной погреб под складом. Там и сидят теперь, как сычи. Те, что посмелее, конечно, стали нос казать на поверхность, с местными знакомиться. Только мало пока таких. Видать, не сладкая там, в метро, житуха.

Пришлый устроился в углу и сидел молча. Предложенную самокрутку с благодарностью принял, но не закурил, а, бережно завернув в чистую тряпицу, убрал в карман спецовки. Остальные лишь переглянулись. Ну да… Чего с него взять, пришлый – он и есть пришлый.

– А фот скажи-ка нам, Аппанас, – завел речь Бергин. – Зачем столько лес? Неделя назад хотили. Два неделя – тоше хотили. Зачем столько?

– Сам-то как думаешь? – Бригадир многозначительно перевел взгляд на пришлого. – Дома для жильцов новых из чего прикажешь ставить?

– Зачем им дома? – ухмыльнулся в усы швед. – Фсе рафно ситят в подфаалах, как крысы…

Беженец не шелохнулся. Уставился в пол и молчал.

– Ты полегче, Бергин, – осадил дед Афанас. – Людям и так досталось по самое не балуйся. Посмотрел бы я на тебя после стольких лет под землей. Без света, пищи нормальной. Да еще и нечисть всякая норовит тобой отобедать…

– Да потому что нет борьбы! Нато зферье… burn… огонь, шги! А они в землю закопались. Хотя челофек не черфь!.. – Бергин с видимым пренебрежением покосился на пришлого. – Фот ты на поферхность когда-нибудь хотил?

Беженец поднял голову. Посмотрел на шведа пустым взглядом и тихо, словно нехотя, ответил:

– Да.

– Што «та»?

– Было разок.

– Ну и? – Швед поморщился, недовольный тем, что приходится вытягивать из собеседника по слову.

В глазах пришлого промелькнул страх. Он как-то весь съежился, обхватил колени руками и снова опустил взгляд в пол:

– Всемером тогда пошли. За дровами… Пятерых наших сожрали. Фартового я на горбу до станции пер. Порвали его шибко. Кровь ручьем… Кричал он, помню, сильно кричал. Добить просил. Я не послушался. Дотащил-таки. Провалялся Фартовый сутки в бреду, потом помер. А наутро из него гадость какая-то полезла… живая. Оказалось, стрекотница в нем личинки свои отложила… На том фортуна его и закончилась. Разом.

Швед замер с самокруткой в зубах, оторопело глядя на щуплого новичка, пока тлеющий окурок не подпалил усы. Бергин дернулся, выплюнул хабарик, похлопав беженца по плечу:

– Ты… как это… не имей обиты, прат. Я гофорил лишнее. Не бери… не дерши зла.

Пришлый ссутулился, закивал, забормотал вполголоса:

– Разве ж это зло?.. По гроб жизни обязан буду, если оставите. Я выносливый. Работать буду, за всех работать! Всяк лучше, чем в подземке. Я в метро не хочу. Там смерть кругом. Голод. Не хочу. Не хочу…

– Хорошо, брат, хорошо! – Бергин откровенно стушевался, не зная, как замять неудобную ситуацию. – Вот дойдем до побережья, потом… come back – будем обмыфать твое нофоселье. У нас на острофе брага очень good! Шить мошно!

Оживившиеся механики с энтузиазмом закивали. Беседа плавно перетекла в более спокойное русло – обсуждение достоинств местных забегаловок, коих на Мощном насчитывалось не менее десятка. Беженец тоже поуспокоился и заулыбался, ободренный обещаниями вольготной жизни и достатка. В обстановке всеобщего подъема никто не обратил внимание на всполохи режуще-яркого света, что пробился внутрь отсека сквозь дверные щели. Странного сияния хватило, чтобы пространство и предметы внутри отсека на пару секунд приобрели нереальный мертвенно-голубой оттенок. И лишь когда железная створка с грохотом отворилась, разгоряченные беседой ремонтники успели разглядеть, как по трапу с дикими воплями скатился Петро. Чудом не сломав на ступенях хребет, парень забился на полу, закрыв ладонями глаза и страшно воя.