– Ладно, я надумала, – услышал он голос Светы поклонницы Миши Акулова. – Ты, Олька, идёшь сейчас домой мимо беседки, заглядываешь туда и, если Миши там нет, дашь мне сигнал.

– Как?

– Да, слушай ты не перебивай. Песню запоёшь, например.

– Да, что я Алла Пугачёва?

– Монсерат Кабалье, блин. Тяжело спеть, что ли? Дальше идёшь в дом и передаёшь ему моё письмо, так чтобы его кикимора не заметила. А я тут немного посижу ещё, песни твои послушаю, а потом пойду на место нашей с ним встречи. А если он в беседке, тогда иди молча не пой, а записку просунешь под дверь позже, когда он вернётся к себе в комнату.

– Ой, какая же ты, Светка, отчаянная, – толи восхищённо, толи осуждающе ойкнула на прощанье подруга, уходя в сторону родного дома.

– Олька, – заметил её подвыпивший отец, – а ну-ка, иди сюда.

– Некогда мне. Спать пора, – отмахнулась та, только поинтересовалась с деланным безразличием. – А дядя Миша, что разве не с вами?

– Нет его! – испуганно рявкнул режиссёр. – И Гале так и передай: нет его с нами! Он спит давно.

– С Галей! – добавил отец невпопад.

– Почему с Галей? – удивился Сергей Сергеевич и тут же, что-то сообразив, опомнился. – Ах! Ну да, конечно, с Галей! С кем же ещё. Иди, детка, своей дорогой. Тётю Люсю, если там встретишь, скажи ей, чтоб сюда шла, разбавить нашу небольшую компашку.

– Всё! Спокойной ночи, – подытожил и папа.

– Позови меня с собой, я пройду сквозь злые тучи… – вдруг неожиданно громко запела девушка противным скачущим дискантом.

– Талант! – восхитился отец, ведомый слепой родительской любовью. – Вам в кино такие не нужны? А? Сергей Сергеич? А то, может, пристроите дочурку?

‒ Это идите к Негодяеву брату своему, – отмахнулся режиссёр. – Он всё может, он что-нибудь придумает.

– Да не брат он мне, – вяло огрызнулся хозяин.

Коньков снова перестал прислушиваться к глупой беседе, впав на какое-то время то ли в забытьё, толи полусон. Обратно вернул его к действительности заразительно резкий женский смех раз, за разом доносившийся из беседки. Видимо, Люся всё-таки присоединилась к полуночной компании. Хотя этот смех и не был похож на смех Саниной супруги, но всё равно страшно подействовал ему на нервы в этот час. Он привстал, чтобы закрыть окно, и в этот момент заметил мужскую фигуру, притаившуюся в кустах неподалеку от беседки. «Это ещё что за шпионаж?» – удивился каскадёр. Впрочем, неизвестный почти сразу же исчез из поля зрения, и можно было с определённой натяжкой предположить, что это Конькову только показалось. Хотя, появившаяся рядом с автомобилем ещё одна фигура была явно уже не фантом. Это была Галя Черняева. Заглянув осторожно в беседку, и убедившись в чём-то своём, а, скорее всего в том, что её Миши там нет, а он ведь спал лёжа на скамейке, мало видимый смотрящему извне, она продолжила свой путь в темноту, и через секунду Коньков услышал стук входной калитки, а ещё сдавленный, но требовательный возглас:

– Ищи, Бэби, ищи! След!

«Жизнь бурлит», – мысленно констатировал он, не особенно задумываясь о происходящем.

Дальше для него наступил уже действительно настоящий сон, тяжёлый и жёсткий.

Ближе к утру ему приснилась любимая Света, которая огромным молотком забивала гвоздь, но не в стену, а прямо ему Сане в голову. Тук-тук-тук…

Коньков проснулся, но стук не исчез, кто-то настойчиво стучал в стекло его автомобиля. Он приподнялся и увидел Бэби, Зою Дорожнику женщину каскадёра из их группы. Она, подъехала к его автомобилю на своём крутом мотоцикле, и стучала к нему, не слезая с "железного друга". В мотоциклетных трюках она была богиней. "Неужели они вернулись", – сейчас Саня этому был совершенно не рад. Судьба злодейка пытается спасти его, сплюнул он с досады и открыл дверь.