Настроение испортилось вконец. Будто четырнадцати лет недостаточно, чтобы унять боль и обиды. Долгая жизнь стражей, питаемая сущностью Аэ́рии, которую они поглощают при посвящении, создана для того, чтобы упиваться своими ошибками и провалами, год за годом прокручивать их в голове и не отпускать. Он зло усмехнулся, понимая, что пора бы вернуться в настоящее.

Ричард остановился и осмотрелся. Ноги завели его в район бедных мастеров – на узкой улочке ютились ветхие ремесленные лавки. Первый этаж отводился под торговый зал и мастерскую, а на чердаках, в холоде и темноте, протекала жизнь сродни выживанию. Редко кто мог выбиться из этого унылого места. Оно напоминало болото, затягивающее и не отпускающее никогда. Чем больше ты трепыхался, тем сильнее увязал.

Не самое плохое место, чтобы испытать работу городского патруля. Такие незапланированные вылазки Ричард практиковал несколько лет. Вначале сенешаль воспринял его идею, как блажь скучающего капитана мирного города, в котором главным происшествием становились пьяные драки в Подстенье или очередные назидания паенских язычников, позволивших себе справлять старые праздники. С каждым годом число отступников снижалось – культура и религия Паении медленно угасали, сменяясь регардийской традицией. Первые годы, после установления новой власти, прошли в кровавых восстаниях, постоянных стычках алых с паенцами, которые не желали сдаваться. Они не поддавались ни увещеваниям барона, ни здравому смыслу. Прощение Предвечного их не прельщало. Те годы, наполненные болью и страданиями, Ричард всегда будет вспоминать с отвращением. Он подавлял бунты, закрепляя звание предателя. В один миг паенцы сдались, словно и не было никаких восстаний, и они не протестовали. Карнахен замер в томительном ожидании, Ричард до сих пор не верил, что они уступили, что Регардия сломила их. Тогда бы это значило, что надежда умерла для всех, не только для него.

Со временем Ричард доказал – ожидание внеплановых проверок держало оруженосцев и рыцарей наготове. С бо́льшим рвением они блюли свои обязанности по патрулю. Заодно это подстегнуло и гвардию, подчиняющуюся барону, тщательно прочёсывать город. Проходящая неделя нэйла добавляла им забот, заставляя с удвоенной силой искать тех, кто продолжал упрямо следовать традициям. Будто плетение венков могло посягнуть на власть Предвечного в Карнахене.

Ричард завернул за угол и услышал голоса, сливающиеся в громкий шум, который нарушал умиротворённость утра. Он прибавил шаг, рука инстинктивно потянулась к эфесу меча, висящего на поясе. Этот гвалт ему совсем не нравился. Мощёная брусчатка, покрытая замёрзшей грязью, вела его в сердце района. Ричард повернул и очутился на небольшой площади, на которой полукругом располагалось несколько лавок. У аптечной – столпились люди. В спорящих он сразу же узнал патруль алых – оруженосцев в чёрных сюрко с розой и рыцаря, разгоняющего серость утра красным плащом – и гвардейцев барона, в серых плащах с гербом города – восстающим котом, ловящим ласточку. Под их ногами лежал свёрток, закутанный белой простынёй. Поражал его размер – ровно с человека. Сердце пропустило удар. Понимание ситуации приближалось с задержкой, будто ум отказывался принимать даже возможность, что это мог быть труп, а в Карнахене произошло убийство. Ричард подошёл и уставился на свёрток, в котором угадывались изгибы тела. Сомнения рассеялись.

– Что здесь происходит? – спросил он, оглядывая присутствующих.

Среди ярых спорщиков он увидел Уильяма Левро́на, рыцаря Розы, возглавляющего патруль, и Беатрис Бишоп, гвардейца барона и по совместительству его старшую дочь.