Перед Маттоми на этот раз оказалась новая кольчуга, вместе со свеженькой алой тогой, блестящим шлемом. Поножи и перчатки так же говорили о том, что совершенно недавно они вышли из-под руки мастера.

– Вот это разговор! – потёр ладони Маттоми, смотря за тем, как Фариам помогала затянуть ватиру на спине сплошной панцирь, сверкающий пятнами масла.

– Ты это, не обессуй. Я – единственный квартирмейстер на всю первую цинтрию, и поэтому… у меня уже привычка, навык, выработанный месяцами войны.

Маттоми ничего не ответил, понимая, что значат реалии долгого противостояния и что это одно лишь малых проявлений бедствия. Он более чем уверен, что где-то в тёмных закромах лагеря есть и подпольные игры, и пьянство, и наркомания, вместе с сектами, обещающими спасение за одни лишь ритуалы.

– Вот, – произнёс квартермейстер, положив на стол перед охотником оружие, сильно стянутое тетивой, исполненное красивой волной, и покрытое растительным орнаментом; мужчина, коснувшись дерева ощутил удивительный прилив сил и вдохновение, а распорядитель имущества заговорил. – Это лук «листвяного танцора», как мне рассказывал один путешественник.

– Что за путник?

– Да из Нерима, судя по его рассказу. Какой-то хранитель Святого ордена, который был отправлен в задание по ту сторону фронту.

Осмотревшись, Маттоми был рад… теперь они хоть похожи на воинов. Фариам облачена в чёрно-красную мантию, покрытую удивительными завитками, а торс защищён усиленным черностальными вставками кожаными корсетом. Рядом стоящий с ней ватир защищён крепким нагрудником, а в лапах опасностью веет обоюдоострая массивная секира. Шэхкац же так же защитил себя тогой и кольчугой… теперь он выглядит несколько нелепо в облачении легионного стрелка, но и ныне он не охотник, а воин легиона. Это намного лучше, чем нежели они бы сражались за свои средства, и в абсолютной степени добрее, если б их пытался снабдить Святой орден времён полной власти.

– Хорошо. Теперь пойдёмте в подразделение, – махнул легионер и повёл их прочь из палат квартирмейстера.

Спустя пять минут они уже стояли за проходом главного расположения когорты, где разместился основной контингент подразделения. С первым шагом Маттоми почувствовал смешанные и плотные запахи пота, человеческого мускуса и немытого тела, вместе со слабыми ароматами мыла. Центральный проход, длинной в метров пятьдесят, покрыт деревянным настилом, а двухъярусные кровати расставлены по бокам, сжимая его подобием «леса». В «стенах» бардово-тёмной палатки царил томный полумрак, рассеиваемый лишь лучами света из малых оконцев и единичных фонарей, подвешенных под сводами палатки.

Маттоми эта картина оказалась весьма знакомой. Он в своё время отслужил два года в полку, стоявшим в Речном и участвовал в многих компаниях последнего времени, против множества бандитов и мятежников. Вся армейская обстановка и сейчас она вызвала приятную ностальгию. Он вспомнил и чудаковатость, тяжесть первых дней, и доблесть товарищей, и несправедливость командиров, и радость побед. Помнит он и молодого лейтенанта – Джаэля Саргомира, который был командиром их отряда и заместителем командира роты. Именно под его командованием они одержали победу в битве у Раздвоенных башен, уничтожив «Гельмехенскую ересь»7 в её логове.

Напряжённую обстановку «сгустили» вышедшие воины, на которых простенькая одежда – тога да штаны, а вся экипировка разложена по табуреткам и возле них, что у кроватей. Кто-то же продолжил лежать, не обращая особого внимания на пришедших.

Вперёд к ним вышел крупный высокорослый мужчина. Его белый торс был отражением идеала мышечного рельефа – упруг, рельефен и накачен, ноги заключены в сверкающие латные поножи. Его грубое, немного неровное лицо полнится недоброжелательностью, а басовитый голос выдал грубость и еле заметное пренебрежение: