А теперь, желая хоть как-то скрыть свои грехи, Петр Корнеевич пронзительно присвистнул, с лукавинкой улыбнулся и бойко ткнул себя в широченную грудь короткой полированной кнутовилкой арапника.

– Я – бабник? – спросил он с притворно-растерянным удивлением, засмеялся подкупающе заразительным смехом и с нарочитой важностью в очередной раз расправил свои реденькие усы. А потом не без намека, но вполне серьезным голосом прибавил: – Подрастешь, голубушка ты моя ненаглядная, тады, можить, и поймешь, какой я на самом деле есть!

Ольга вспыхнула – задел он ее за живое. Она кокетливым движением поправила сползавшее с плеча коромысло.

– Не надо мине, уважаемый казак, голову морочить!

– А я и не собираюсь тибе голову морочить, – сказал Петр Корнеевич и при этом сдержанно, но добродушно рассмеялся.

– Гляди, Петро Корнеевич, не криви душой. Если будешь моим, то я тебе враз, кобелину, отучу по чужим бабам шастать, – пригрозила она и с вызывающей насмешливостью обнадежила: – Так и быть, жди меня севодня у Маркитантова двора, приду и посмотрю, какой ты на самом деле есть. – При этом лицо у нее стало растерянно-счастливым, и безотчетной радостью смеялись ее бесхитростно-наивные глаза.

Не веря своему счастью, она, как всегда, сделала губы бантиком и, отстранившись от лошади своего ухажера, по-мужски смачно сплюнула в сторону.

– А усе ж таки юбочник ты, Петро Корнеевич, проклятый. Видать, усю свою жизню таким и будешь!

Петр Корнеевич даже привстал в стременах от ее неожиданной дерзости.

– Ну-ну, красавица, ты поакуратней будь на поворотах, – с наигранно угрожающей веселостью в голосе предостерег он Ольгу.

Ольга посмотрела на него погрустневшими обиженными глазами.

– Я тебе, Петро Корнеевич, не лошадь, так что нечего на меня нукать! – оборвала она молодого ухажера и тут же обескураживающим тоном, не щадя самолюбия своего собеседника, грубо добавила: – Сдается мине, что ты какой-то шалопутный и ветреный и к тому же путаник, ну, и бабник большой. Это так о тебе все твои станичные зазнобушки говорять, ды я и сама нутром своим чую, что ты своими непутевыми глазищами на одну бабу глянешь, и других упустить жалко. Я ведь знаю всех наперечет твоих станишных любушек, оны все – курвы бессовестные и ненасытные в своих грешных делах.

Петр Корнеевич сделал постное, наигранно – удивленное лицо, заулыбался и замотал головой, как норовистая лошадь, но ничего убедительного не смог сказать в свое оправдание, чтобы сгладить возникший конфуз. Тогда он для пущей важности с остервенением ударил плетью по голенищу сапога и с гонором заявил:

– Каким уродился, а другим, Ольга Николавна, представь, уже не буду. Теперича мине, видать, уже не переделаешь.

Ольга вымученно засмеялась и, задыхаясь от волнения, покачала головой: – Бабник ты, Петро Корнеевич, самый последний и, видать по тебе, неисправимый! Какойся – ты ветренный и непутёвый казак.

Петр Корнеевич был действительно парень не промах и своего никогда не упускал, если кто-либо из женского пола попадался под горячую руку. Что греха таить, водилась за ним такая слабость. Ни бабами, ни девками никогда не брезговал. Такой, что кому хочешь заморочит голову и собьет с пути истинного. Если попадались ему падкие на любовные утехи, то спуску не давал. Умел им голову морочить и в этой науке многих своих сверстников превзошел. После некоторой досадной заминки Ольга набралась, наконец, прежней решительности и, лукаво улыбаясь, с издевательской язвинкой в голосе подзадорила молодого нетерпеливого и немного стушевавшегося казака:

– Ты вот всячески уговариваешь мине, чтобы я не спешила с замужеством, и обхаживаешь! А вот скажи-ка, голубчик, мине на милость, какой с тебя толк? Кабы полюбить ты сумел на усю жизню, а то так телебенишь, лишь бы язык почесать, погыгыкать, а потом ославить на всю станицу – на это ты горазд! Чего уж там, тебя ведь все станишники знають как облупленного, и, как видно, недаром поговаривають, что бабник ты ветреный и дюжить непутевый молодой казак.