И предостерегал ее, говоря, что она готова смириться с будущим, которое лишит ее «главной составляющей счастья», и ей нужно тщательно обдумать негативные последствия такого выбора. Он сам, писал мой отец, несчастен и «одинок среди бури» и полон решимости «сражаться за жизнь, которой стоит жить». Уверял ее, что их совместное будущее не так невозможно, как она воображает, особенно при «средствах, имеющихся [в его] распоряжении». Утратив ее общество, он возвращался на свою виллу – «в холодный, пустой за́мок, лишенный кислорода и атмосферы, позволяющей [ему] дышать».

Свое письмо он завершал драматически: «Я торжественно клянусь перед Богом, что, если моей душе будет отказано в возможности духовного роста, я превращусь в циника, озлобленного и безжалостного… Никогда не смогу изгнать тебя из своего сердца».

Прочтя очередное послание, она бережно складывала листок и прятала его под блузку, ближе к сердцу. Какой бы путь ни выбрала, она знала: у нее навсегда останутся его прекрасные, пусть и безответные письма.

Всякий раз, когда она отвергала его ухаживания и напоминала ему о приготовлениях к свадьбе, которые шли полным ходом, он писал ей очередное письмо; и тон его писем становился все более отчаянным. Он даже пытался воздействовать на нее, прибегая к «шоковой терапии» и полностью прекращая общение между ними, но это молчание продлилось ровно десять дней. Отчаяние его было столь велико, что моя мать опасалась, как бы он не заявился на ее свадьбу, чтобы закатить сцену. В ожидании приближающейся роковой развязки он предпринял последнюю попытку убедить ее быть с ним, пока еще есть время.

Прости меня, если, несмотря на мое обещание не возвращаться к этому спору, снова скажу, как важно для меня подносить перо к бумаге… Я люблю тебя, Бруна, люблю так, что, возможно, это выходит за границы твоего понимания… Наше чувство – это дар Божий… Ты должна хорошенько поразмыслить… это важное решение, отложи все, это переломный момент, Бруна, переломный.

На сей раз ему удалось достучаться. С приближением октября ее сомнения нарастали, и она все больше понимала: брак с Пьетро наполнит ее жизнь сожалениями. Разве мать не предостерегала ее, что спустя три дня она прибежит обратно домой? Неужели решение быть с любимым мужчиной чем-то хуже, чем замужество с нелюбимым? Мой отец ссылался на собственный опыт: лучшие годы своей жизни он провел в браке из-за ошибки молодости.

Он писал ей с некоторой горечью: «Счастье – это духовное благо, которое человек необязательно находит в браке. От нас зависит, сумеем ли мы распознать и верно истолковать этот божественный дар. Все прочее – лишь компромисс, горькое прозябание, способное угнетать душу до полного искоренения любви. Знаю это по собственному опыту… Я поддался давлению, не спросив совета у своего сердца. Теперь этот важнейший источник, который питает наши сердца, полностью пересох во мне. Мне трудно так жить и печально! Иногда материальное благополучие способно это компенсировать… но не всегда, – на самом деле, почти никогда».

В то лето папа устроил вечеринку для своих сотрудников у себя дома, в то время, когда его жена навещала родственников и была в отъезде. «Ты должна прийти, – убеждал он мою мать. – Это будет веселая вечеринка. Там будут все остальные. Будет выглядеть странно, если ты не придешь».

Она еще ни разу не бывала в домах, подобных вилле Камиллучча. В сопровождении Николы, Лючии и других коллег, которые были одеты в вечерние платья или костюмы, она с нескрываемым восхищением бродила по саду, любуясь величественной красотой. «Это был один из лучших вечеров в моей жизни, – рассказывала мать. – Играл оркестр, и официанты в белых смокингах подавали шампанское, канапе и коктейли у бассейна». Гости танцевали при свете разноцветных фонариков под популярные песни вроде «