– Кто там? – подняла от чулка глаза няня.

Пушкин нетерпеливо махнул рукой. В передней слышались возня и голоса.

– Да в чем дело, любезный? – удивленный, спросил Пущин.

Но не успел поэт ответить, как дверь в гостиную отворилась и на пороге, кланяясь, улыбаясь и отдирая сосульки с усов, появился небольшого роста монах с красным волосатым – это было очень смешно – носом. Арина Родионовна степенно поклонилась и тотчас же вышла: не любила она этого гостя, хотя и считала это большим грехом. А монах между тем, усердно помолившись на темневшую в углу икону, снова начал с улыбкой раскланиваться.

– Отец Иона, настоятель Святогорского монастыря… – представил Пушкин гостя другу. – Мой приятель, Иван Иванович Пущин…

Сперва Пущин, а потом и Пушкин, оба атеисты, подошли под благословение, а потом Пушкин, с холодком в голосе, попросил игумена садиться.

– Извините… Может, помешал… – говорил монах, все кланяясь. – Мне сказали, что в Зуево приехал господин Пущин. Я и подумал, что это П.С. Пущин, великолуцкий уроженец, который в Кишиневе бригадой командует. Он старый дружок мне. А выходит не то… Простите великодушно… Мы соседями с Александром Сергеичем будем…

Отношения у Пушкина с о. Ионой были довольно нелепы: с одной стороны, Иона был не глупый мужик, с которым за бутылкой можно было не без приятности поболтать часок, а, с другой стороны, это был один из соглядатаев, которому было приказано присматривать за ним. Чувствовал неловкость положения и о. Иона, который был расположен к «вострому», как он говорил, михайловскому барину, и очень любил его «стишки» на высоких лиц. Пущин не понимал, в чем тут дело. Но Арина Родионовна уже хлопотала насчет чаю и, как всегда, ссорилась с Розой Григорьевной, которую в доме не любил никто. И сейчас же в гостиную был подан самовар, варенье, сухарики, печения всякие и, конечно, ром: вкусы о. Ионы нянюшка знала отлично.

– Да-с, морозец, можно сказать, самый крещенский… – благодушным говорком, поглаживая свою сивую бороду, лениво говорил монах, ощупывая глазами и старые Четьи-Минеи, и рукопись, и немного нахмурившееся лицо молодого хозяина, и с аппетитом прихлебывая с блюдечка густо разбавленный ромом чай. – А к ночи, того и гляди, опять завирюха разыграется: поземка опять потянула…

– Да, пожалуй… – согласился Пущин, поглядывая на своего приятеля, который выглядел скорее как провинившийся школьник.

– Что же, долго в наших краях погостить изволите? – зачерпнув вишневого варенья, спросил о. Иона. – Ах, хорошо у тебя варенье, мать Арина! Мастерица ты на эти дела… Я уж еще стаканчик согрешу, ежели позволите…

От рома глазки о. игумена сразу замаслились. Пушкин, зная его привычки, снова накатил ему чуть не полстакана рома. О. Иона сразу размяк, и ему стало еще более нудно. Он то и дело вынимал красный, в нюхательном табаке, платок и обтирал им взмокший лоб и сразу засиявший волосатый нос.

– А это что же, новое сочиненьице какое-нибудь ваше, Александр Сергеевич?.. – спросил он, указывая глазами на рукопись.

– Нет. Это комедия Грибоедова «Горе от ума»… – отвечал тот неохотно.

– А-а!.. Слышал, слышал… – вдруг оживился монах. – Тут у нашего отца благочинного сын студент на Рождество домой приезжал, так сказывал… Весьма любопытно, весьма-с…

– Да ведь для вас вот Четьи-Минеи есть… – не мог удержаться Пушкин. – А это вещь скоромная…

– Так тем более-с любопытно. И можно сказать, по должности необходимо познакомиться с тем, что наши сочинители теперь пишут… – сказал хитрый монах, и глаза его засмеялись. – Дабы в случае чего предостеречь овец своих духовных… Как же можно…