Фирма в рекламе не нуждалась. Но иногда, для острастки, давала объявления в газету: «Поможем решить проблемы с долгами». Такая официальность и неприкрытая гласность положительно воздействовала на должников. В том смысле, что они понимали: деваться им некуда.

– Лена, делай как хочешь, делай как знаешь. Раз уж ты взялась за это – делай как знаешь. А то потом скажешь: все из-за тебя сорвалось, из-за тебя… Но скажи мне, зачем ты так много врешь? Зачем? Ведь обязательно запутаешься.

– Ты ничего не понимаешь! Витенька, ничего-то ты не понимаешь! Главное – это насытить схему деталями. Детали – совершенно необходимы для убедительности. Чем больше деталей – тем правдоподобнее выглядит рассказ. Закон жанра! Детали, детали, чем больше деталей – тем лучше.

– Но это очень обременительно – запоминать их.

– Ничего, у меня получится. У меня все получится. У меня всегда все получается, если мне не мешают.

– Разумеется.

– Виктор! Твой сарказм – неуместен.

– Какой сарказм? Что я такого сказал?

– Да, у меня всегда все получается!

– Конечно, Лена, конечно…

– Что ты этим хочешь сказать?

– Да ничего.

– Ты хочешь сказать, что я неудачница! Ты понимаешь, что оскорбляешь меня этим?

– Лена, дорогая, у меня и в мыслях не было ничего подобного. Уверяю тебя.

– Твоя ирония по отношению ко мне… Чем я ее заслужила? Разве я не стараюсь для нас обоих?

– Лена, возьми же себя в руки, черт возьми! Успокойся!

– Тебе хорошо говорить, Витя. Ты ежесекундно оскорбляешь меня своим ироничным ко мне отношением, а я еще и «успокойся». Я же еще и истеричка!

– Ты самая замечательная…

– Ты издеваешься…

– Я говорю чистую правду.

– Врешь!

– Чистейшую!

– Нет.

– Лена, Ленусик…

– Пусти меня, ты издеваешься.

– Никогда!

– Что – никогда?

– Не пущу и не издеваюсь.

– Ты меня не любишь!

– Люблю. И еще как. Не вырывайся.

– Нет!

– Да!

– Я тебе нужна только для секса.

– И для секса в том числе.

– Вот видишь…

– Вижу. Ты очень красивая. И я тебя люблю. И ты это прекрасно знаешь.

– Знаю…

Возможно, Виктор и в самом деле был маменькиным сынком, как утверждала Лена. Во всяком случае, мама его действительно очень любила. И он всегда принимал доброжелательное отношение к себе как естественное, единственно возможное. Впрочем, точно так же и он сам относился к людям. Он любил их как вид, вообще ни за что и за отдельные достоинства, которые Виктор умел раздувать в своем воображении до исполинских размеров. О недостатках, изъянах и даже пороках, свойственных людям, ему было думать неприятно. И он – не думал. Он вообще не делал того, что ему было неприятно. До поры до времени, конечно. До тех пор, пока не окончил школу и не поступил в медицинский институт.

В мединститут Виктор поступил исключительно из соображений высшей гуманности. Он решил посвятить свою жизнь борьбе с человеческими страданиями и болезнями. Он видел себя в развевающемся белом халате, быстро идущим по коридорам больницы, окруженным едва поспевающими за ним медсестрами. Вот он входит в операционную, берет скальпель в руки и… больной, еще минуту назад считавшийся обреченным, счастливо и благодарно улыбается. Виктор вообще был крайне романтичным юношей.

Однако на пути к радостной улыбке спасенного пациента, откуда ни возьмись, возникли тонны раскромсанных лягушек и горы вскрытых в морге человеческих трупов. Виктор при виде крови падал в обморок весь первый курс. Потом он настолько закалился и поднаторел, что порой собственноручно отважно резал тела в анатомичке, а затем был еще и в состоянии самостоятельно добрести до туалета и вполне хладнокровно и невозмутимо блевать там в одиночестве. Так было все время его учебы в институте. К счастью, в годы, когда Виктор Евсеев учился, в нашей стране в мединститутах начали создавать спецсеминары по психотерапии. Надо ли говорить, что эту науку, практически не касающуюся в предмете своего изучения внутренних органов человека, молодой врач взялся постигать с энтузиазмом и благодарностью.