Я разглядывала и сравнивала папины рисунки сутки напролет, понимая, что всему существующему в любой реальности есть общее связывающее объяснение. Папа больше не испытывал мучений, он открыл внутри себя что-то совершенно противоположное. Я хотела узнать, что же это. В тот день я шла к нему с главным вопросом: «что такое жизнь?» и обнаружила его в кровати на последнем издыхании. Здравомыслие вернулось ко мне, и я вызвала наконец скорую помощь. Тем утром папа попал в реанимацию, а мама в психиатрическую больницу.

Я принимала все решения автоматически. Осознание беды вытеснялось разумом по защитному механизму. Через приёмное отделение мне удалось узнать, где находится то, куда определили отца. Прямо с порога мне дали понять, что посещения запрещены. Отдав все имеющиеся при себе сбережения санитарке, я узнала, что папа в тяжёлом состоянии подключили к аппарату ИВЛ. Она слышала, как врачи упоминали о поражении опухолью важных центров регуляции жизнеобеспечения в головном мозге.

– Какие у него шансы? – пыталась я сдерживать неконтролируемую дрожь.

Женщина посмотрела на меня с жалостью в глазах.

– Откуда же мне знать, милочка? Здесь Богов нет.

– А где же они вообще есть…

После этих слов я развернулась и убежала. Меня ждала по другому адресу мама. Но и там мне отказали в приеме, объяснив это неуравновешенным поведением пациентки.

– Я могу её успокоить, – убеждала я врача.

– Её сильнейшие препараты не могут сейчас успокоить, о чем ты говоришь? Приходи через пару дней.

Я не спала эти дни и не могла найти себе места. По привычке заходила в пустую родительскую комнату, в которой остался лишь медикаментозный запах от папиных процедур. Одиночество и волнение одолевали мои мысли. Мне надо было отвлечься и дать времени шанс. Самое страшное было признавать, что своими переживаниями я родным не помогу. На следующее утро я с давящим шумом в голове направилась в школу, мысленно надеясь хоть на минуту переключить внимание.

Подозрительные взгляды и навязчивые вопросы на меня нахлынули волной, стоило мне только переступить порог. Внешний вид мой был, мягко сказать, неопрятный.

– Где ты была всё это время? – наехала на меня классная руководительница с целью смешать с грязью.

– В заднице. В полнейшей заднице.

– Ты ещё смеешь браниться?! У тебя будут большие проблемы, милочка!

– Я в них по горло…

Возмущённая руководительница ушла прочь, позволив мне отсидеть один урок. Я ощущала, как вокруг вовсю плетутся интриги, но ни один волосок на моей голове не шелохнулся. Я уже находилась на низком старте, когда староста объявила на весь класс, что меня желает у себя видеть директор. После того как я постучалась в дверь, разукрашенная макияжем старушка продолжала разговаривать весело по телефону ещё минуты две. Потом она положила трубку и примерила на себя скорбящую маску.

– Мария, как ты?

– Я не знаю.

– Мы все в курсе какая ужасная трагедия случилась с твоими родителями. Мы хотим помочь тебе.

Я безразлично кивала головой.

– Ты всегда можешь поделиться с нами и рассказать о своей внутренней боли.

Я смотрела ей равнодушно прямо в глаза.

– Мы уже позвонили в органы опеки. Они скоро приедут сюда.

– Что? – переспросила я на грани слез.

– Органы опеки скоро будут здесь. За тобой присмотрят. Ты не должна в такой период своей жизни оставаться одна.

Я вскочила со стула.

– Меня же насильно упекут в приют. Я даже не смогу навещать родителей.

– Ты им уже ничем не поможешь…

– Да пошла ты!

Я скорее бросилась бежать. Под действием аффекта у меня получилось проскочить до выхода, прежде чем в канцелярии забили тревогу. Я не сбавляла темп до самого дома. Так закончился мой последний день в школе.