– Конечно, уйдём! – Натка почувствовала нарастающую дрожь в коленях, но это было яростью, а не страхом, – Только пусть сначала батюшка расскажет, какой заповеди он следует, избивая свою паству?

За Наткиной спиной раздался негромкий ропот, и она обернулась лицом к собравшимся.

– А вы не знали? Неужели только мне и Марине так «повезло»?

– Марине? – раздался из толпы растерянный голос Бориса, – Моей Марине?

Натка нашла его глазами.

– Разве она не рассказывала?

И тут же почувствовала, как Рая с силой щиплет её за локоть.

– Нет, – Боря медленно двинулся вперёд, не сводя глаз с Никодима, – Ты бил Марину?

– Я защищался! – взвизгнул поп, затравленно озираясь, – Она меня чуть не убила, ударила поленом по голове!

– А я тебя тоже чуть не убила?! – раздался со стороны женский голос, но Натка не стала оборачиваться, чтобы увидеть, кому он принадлежал, – За что ты меня по всей избе за волосы оттаскал? Или забыл уже? Так я скажу за что! Под юбку залезть не дала!

Ропот стал громче, из него поднялся ещё один возглас, на этот раз мужской:

– И к Машке моей лез, когда мы ещё не женаты были!

Никодим что-то жалко блеял, но его не было слышно за всё усиливающимся угрожающим гулом людских голосов, припоминающих попу всё новые и новые грехи.

– Что ты наделала?! – Рая вцепилась Натке в руку, её шёпот обжигал, – Они же сейчас его бить будут!

Кажется, Никодиму пришла в голову та же мысль, потому что он вдруг отчаянно вскинул руки вверх, как Гендальф перед Барлогом, но вместо знаменитого «Ты не пройдёшь!» визгливо прокричал:

– Опомнитесь, здесь храм Божий! Не оскверняйте сиё место гневом и хулой!

– А давай-ка выйдем наружу, – предложил ему Борис, ничуть не впечатлённый этим пафосным призывом, – Расскажешь, за что моя жена тебя поленом ударила.

– Да что с ним разговаривать? – вперёд выступил молодой мужчина, которого Натка не раз видела в компании Клима, – На улицу вышвырнуть и пусть чешет к своим хозяевам до лабы, псина! Там ему место, а не здесь! В церковь мы и без него ходить можем!

Никодим, кажется, обрадовался. Засуетился, забормотал:

– Конечно-конечно, я сейчас уйду, – он заковылял в противоположный алтарю угол, потянулся к висящему там на вешалке ватнику, но был остановлен другим мужчиной, шагнувшим попу наперерез.

– Так иди! – велел он, указав на дверь, – Как есть и шагай!

– Как же… как же… – Никодим затрясся, – Там же холодно… а я…

Он был одет в одну рясу, которой определённо недоставало для защиты от царящего снаружи трескучего мороза. Но народу идея понравилась.

– Тебя вера согреет! – крикнул кто-то, а остальные поддержали шутку дружным смехом.

Натка тоже смеялась. Ей вообще было сейчас на удивление хорошо. Впервые после возвращения из лабы она получала искреннее удовольствие от жизни, глядя, как попа хватают под белы рученьки и тащат к дверям. Как он скользит каблуками по половицам, жалобно скулит и причитает. Как прихожане, ещё недавно склонявшие перед ним головы, сыплют в поповскую спину насмешками. Как уже на пороге открытой двери, где Никодим умудрился зацепиться руками за косяки, пытаясь удержаться в спасительном тепле, его настигает могучий пендель одного из мужчин (кажется того, который говорил о своей жене Маше)

И наконец, как нелепо взмахнув полой рясы, Никодим вниз лицом летит с крыльца на утоптанный снег, подёрнутый морозной дымкой.

«Самое стрёмное, что вот сидишь ты в темноте, тебя одолевает жестокий тремор, трясёт всего и никак это не остановить. Сердце то стучит, то нет, жутко сдавливает в груди, и такое ощущение, что вот-вот и всё, конец близок. Есть ты не можешь, хотя вроде бы и хочешь, выпить воды только и сразу блевать, хотя уже и нечем. Пот то горячий, то холодный, льётся с тебя градом без остановки. Сон по пять-десять минут и кошмары, одни кошмары… Кто-то стучит к тебе в окно, хотя ты на восьмом этаже, но стук не прекращается. Вот кошка скребёт мебель и пол. Стоп, у тебя нет кошки, откуда тогда этот звук? Через все это я проходил много раз, но потом, спустя какое-то время, все повторяется. Даже если ты не пил год-два-пять-десять, всё может вернуться в один миг»