– Э… Клим? Ты когда последний раз в лабе был?

Тот взялся за подбородок.

– Так это… дай бог памяти… недели за две до твоего появления здесь. Как раз времени оклематься хватило. А чего?

– Что с тобой там делали?

Клим уставился на Натку, как баран на новые ворота, и она поняла, что её догадки были верны – в деревне не принято о таком спрашивать. Запретная тема. Табу.

И, боясь, что её прервут, торопливо заговорила:

– Мне нужно понять! Там со мной случилась очень странная вещь… и страшная. Мне было бы легче, если бы я знала, что не только со мной! Ты можешь не рассказывать, что именно видел, если это личное, просто скажи, становилось ли это… оно… настоящим?

Клим долго молчал. Его лицо закаменело, глаза уставились в пустоту, и в них, в этих широко открытых глазах, плескался откровенный страх. За окном, где уже сгущались ранние северные сумерки снова начала насвистывать позёмка.

– Не стоит наверно, говорить об этом на ночь, – наконец, медленно ответил он, отставляя в сторону недопитую чашку чая.

– Так сейчас почти всегда ночь! – Натку обуяло уже привычное раздражение, – Я ещё понимаю, когда Рая боится собственной тени, но ты-то чего зассал? Разговоров?

– Не звезди о чём не знаешь! – Клим резко поднялся из-за стола, прошёл к окну, выглянул в него настороженно, словно ожидая, что их кто-то может подслушивать, – Это не просто разговоры.

– Ну а откуда мне что-то там знать, если вы все молчите? – Натка тоже вскочила, шагнула к нему, требовательно потянула за рукав, – Хоть ты объясни уже…

Внезапный и яростный порыв ветра снаружи швырнул в окна сыпучий снег со звуком неожиданного града. Изба содрогнулась, на чердаке отчётливо прозвучал короткий вой. Клим отпрянул от подоконника, повернулся к Натке, и она безотчётно тоже подалась ему навстречу, схватила за локти. Огонь в печи затрещал как-то по-особенному отчётливо и громко, а затем всё стихло, вернув окружающему миру тишину заснеженного зимнего вечера.

Какое-то время они ещё стояли вплотную друг к другу, потом медленно отступили в разные стороны, застеснявшись не то своего испуга, не то неожиданной близости.

– Зажгу свечи, – Натка засновала по избе, стараясь как можно скорее разогнать быстро сгущающуюся вокруг тьму. Ей расхотелось обсуждать с Климом случившееся в лабе, словно налетевший из ниоткуда порыв ветра был предупреждением, чем-то вроде погрозившего из заснеженной пустоты призрачного пальца (распухшего обваренного пальца с отслаивающимся ногтем), а страх друзей перед такими разговорами больше не казался глупым.

Но Клим вдруг заговорил сам:

– Можешь смеяться, но не только Рая тут всего боится. Рая этого просто не скрывает. Остальные храбрятся как могут, но на самом деле боятся все. И я. И Маринка. И её Боря. И даже Никодим. Только он-то сам не знает чего боится. Не успел на тестах побывать, вовремя подсуетился, нужность свою халатам показал. Хотя… может кое-что они ему и продемонстрировали, для внушения так сказать. Чтобы проникся серьёзностью общего дела.

И Клим нервно усмехнулся.

Натка зажгла три свечи, что было весьма расточительно – обычно она довольствовалась одной, но сейчас ей остро не хватало света. Негромко возразила Климу:

– Марина не боится. Боря может быть, но не она.

– Так Маринка на тестах не была, поэтому боится меньше остальных. Но она хоть и стерва, но не дура – ей тоже страшно. Она не может ничего не чувствовать… тем более сейчас. У беременных баб интуиция обостряется в край, они почти ведьмами делаются. Так что и Маринка прекрасно знает, в каком месте мы находимся, и какие тёмные делишки тут мутятся.