Мужчина, сидевший через пару столиков от нас, время от времени косился в нашу сторону.

– Тут еще вот какое дело, – сказал я.

– Какое?

– Ты пользуешься тем компьютером, что я тебе дал?

– Ага. А что?

– А домой ты его берешь?

– Это, конечно, ноутбук, но он весит почти четыре килограмма. Куда уж мне его носить.

– Значит, ты никогда не брала его домой?

– Не-а, – она отрицательно качнула головой, но в глазах мелькнула некая неуверенность.

– Но?..

– Все файлы – в облаке. Раз в неделю я обычно копирую файлы в свой компьютер, чтобы закончить то, что не успела. А что, что-то не так?

Я люблю свою дочь. И если бы мне пришлось остаток жизни провести в затхлом гробу, зарытом на глубине трех метров под бетонной плитой, и на фоне всего этого играла бы полька, то ради нее я был бы готов и на это.

– Папа, что-то не так?

– Нет, милая. Но уже поздно. Давай-ка я подвезу тебя домой.

– Так ты возьмешься за дело Мэна? – спросила она, когда мы встали из-за стола.

– Пожалуйста, больше не упоминай этого имени. Ни при маме, ни вообще при ком-либо.

– Хорошо, – и она преданно взглянула на меня, чтобы подчеркнуть обещание.

Машина стояла на обочине улицы Монтегю, но мы не успели до нее дойти, как нас кто-то окликнул.

– Простите, – проговорил незнакомец.

Он подошел со стороны бистро.

Сначала я подумал, что я что-нибудь там позабыл.

Это был тот самый мужчина, что косился на нас из-за дальнего столика: среднего роста человек, белый, одетый в желто-зеленый спортивного стиля пиджак, черную рубашку и брюки.

– Извините, – сказал он снова, приблизившись.

Туфли его выглядели так, словно они были сплетены из соломы.

– Ты не должна с ним идти, – обратился он к моей дочери.

– Хм? – отозвалась она.

А я не знал, то ли заехать ему в челюсть, то ли расцеловать в обе щеки.

– Ты все не так понял, дружище, – сказал я. – Это – моя дочь.

Он нервно заморгал, затем присмотрелся получше. Мы в общем-то похожи, если отмести в сторону и юношеский оптимизм, и отпечаток былой боли.

– Ох, простите. Мне очень неловко. Я-то думал…

– Знаете, – добавил я, – я благодарен вам, что приглядели за юной леди. Но тут все в порядке.

– Вы подумали, что он мой парень? – с любопытством невинно поинтересовалась дочка.

– Моя младшая так и пропала на улице, – сказал он, глядя на меня.

– В следующий раз сделайте фото на мобильник и отправьте в полицию, – предложил я. – Это со всех сторон безопаснее.

Мы весело доехали до Палм-Бич. Эйжа любила слушать Сиднея Беше[9], потому что «у него кларнет такой, словно кто-то разговаривает».

Я рассказал ей историю, как Беше однажды ввязался в настоящую дуэль с другим музыкантом в Париже, потому что тот сказал ему, будто он фальшивит.

– Что, правда? – спросила она. – И он застрелил этого парня?

– Они намного лучше играли джаз, чем стреляли. Он промахнулся и попал в секунданта. Кажется, это была женщина.

– И со мной будет то же самое, если стану болтать о твоих делах?

– Необязательно, но очень может быть.

Мы позвонили в дверь, и на порог трехэтажного особняка из белого кирпича вышел муж Моники. Он ожидал, что моя дочь вернется одна.

– Привет, Джо, – бросил он.

– Здравствуй, Коулман.

– Что ты здесь делаешь?

– Папе нужно поговорить с мамой, – непререкаемым тоном заявила Эйжа.

– О чем? – поинтересовался у меня Коулман Тессар.

– Джо? – окликнула меня Моника с лестницы между первым и вторым этажом.

– Привет, Моника, – поздоровался я. – Я хотел с тобой кое о чем поговорить.

– Позвони мне завтра.

– Не могу, – ответил я. – Это ЖИС.

Я с трудом сдержался при виде гримасы, которую скорчил Коулман. Он все просил Эйжу называть его папой и ненавидел то, что у нас с Моникой была система секретных кодов для общения.