У нас с сестрой были разные фамилии. Моя – Миллер. Ее – Оданз. Насколько я знала, она жила где-то в Боулдере. Она училась там в колледже, насколько я слышала, по специальности «Коммуникации». Боюсь, эта специальность ведет к карьере пиарщика или, что еще хуже, писателя.

Мне потребовалось почти двадцать минут, чтобы найти какие-нибудь новости, связанные с моей сестрой, так тщательно команда Pictey все подтирала. Помеченный жалобой комментарий, который я не приняла всерьез, очевидно, давно исчез, и учетная запись моей сестры была скрыта, но из тегов я нашла несколько учетных записей ее друзей, и это были совершенно нормальные, скучные аккаунты студенток. Я с презрением отметила типичную глупость – фотографии, которые затруднят им получение работы в государственном секторе, а также постоянно раскрывающие их точное местоположение.

Но одна из них была еще более невежественна и безвкусна. RIP, ДЖЕССИКА – вот что было в последнем посте этой девушки. Там была фотография моей сестры и двух других девушек, обнимающихся и смеющихся.

Я почувствовала, как во мне поднимается гнев или какое-то чувство, которое я смутно опознала как гнев. Я понимала, что надеяться на то, что попытка суицида моей сестры будет храниться в секрете, и ей не придется отвечать на вопросы об этом, или чувствовать на себе любопытные взгляды, или каким-либо иным образом когда-нибудь возвращаться к этому ужасному моменту в ее жизни. Это кажется простым достоинством – притвориться, что попытки суицида никогда не было. Но мир, в котором мы живем, уже другой. Больше нет отговорок о посещении больницы вроде «больной бабушки» или «растяжении лодыжки». Теперь есть символы, которые выглядят как похоронные ленточки, и именно они дают понять, что любой человек в возрасте до тридцати лет, который имеет такую в социальных сетях, вероятно, мертв.

В моей голове всплыла мысль. Она мертва? Единственный человек, который сказал мне обратное, – это Кэррин. У меня перехватило дыхание. Я потянулась за новым препаратом, приняла таблетку и сразу начала дышать ровно. После панической атаки – это нормально. И то, что я должна буду сделать, невозможно без дополнительной помощи. Я сняла очки, потерла переносицу, а затем попросила Siri позвонить маме.

– Салют! – Верная себе, моя мама совсем не была похожа на мать, проводящую дни у больничной койки своей дочери. Она скорее будто бежала на пары в институт.

– Привет, мам, – ответила я ей.

– Пейдж! Боже мой. Чем я обязана приятному сюрпризу?

Я тупо смотрела вперед и хотела только, чтобы успокоительное подействовало быстрее.

– Я звоню по поводу Джессики.

– А что с ней? – буквально пропела она.

– Мам, не заставляй меня рыться в больничных записях, чтобы взглянуть на ее карту. Я просто хочу знать, как она.

Голос мамы понизился на октаву.

– С ней все в порядке, – сказала она. – Не то чтобы тебя это волновало.

– Сам факт этого телефонного звонка говорит о том, что мне не все равно, – заметила я, стараясь сохранять спокойствие. – На самом деле, я очень беспокоюсь.

– Она говорит, что ты не разговаривала с ней с Рождества.

– Она тоже не разговаривала со мной с Рождества, – парировала я.

– Она занята! У нее так много всего происходит в колледже, у нее свидания и друзья. Ты старшая сестра. Ты должна заботиться о младшей.

– У меня есть работа, – напомнила я ей.

– И это все, что у тебя есть, – бросила в ответ мама. – в любом случае, она просто испытывает сильный стресс, и ей нужно отдохнуть неделю или две.

– Я слышала, что она пыталась покончить с собой, – начала я.

– О, нет, нет, нет, – зацокала мама. – Где ты это услышала? Просто упала в душе, когда брила ноги. Бедняжка не смогла найти свою безопасную бритву.