Надя подняла книжку, сунула в карман венгерки.

– Зачем она тебе? – спросил я.

– Книжка все-таки.

– Немецкая. Хорошие они все сожгли, оставили только фашистские.

– Не фашистская. Шиллер. В школе, помню, проходили. Этот Шиллер был военфельдшером, бежал от фрицевской муштры. Я про него классное сочинение писала.

– Таскать будешь?

– Не тяжелая. Язык по ней буду немецкий учить.

– Жалеешь, что ли? Брось, они нас не жалеют!

– А ты меня с фашистами не равняй. Не жалею, а не переживать не могу. Гитлер, понимаешь, не только фашистов под наши пули подставил…

Странно вели мы себя в эти минуты. Странно говорили. Что-то неосознанное тревожно бродило в чувствах и мыслях почти каждого из нас, у одних слабее, у других сильнее, прорываясь наружу, примешивая к торжеству победы глухую сердечную боль.

– Братцы! Белый хлеб! Вот уж год в глаза не видал!..

– Шоколад! Паштет! Сардины! Всю Европу ограбили…

Партизаны говорили наперебой, толпились вокруг телег, увешанные трофейными ранцами, мундирами, термосами, походными манерками. Саша Покатило попытался натянуть вермахтовские сапоги, но они жали в подъеме, и он бросил их Дзюбе.

Аксеныч принялся было уговаривать Кухарченко вернуться в лагерь.

– Хлопцы! А мы вроде вон тот ящик не осмотрели, – перебил его Токарев, тыча большим пальцем через плечо.

Все повернулись, увидели у передней порожней телеги, за которой валялась убитая лошадь, ящик из коричневого картона. Эта подвода проехала дальше других, она стояла поодаль, и никто из нас не подошел к ней. Одни думали, что ее уже осмотрели, другие не решились отделиться от товарищей.

– Эх вы, лопухи! – усмехнулся Кухарченко. – А ну-ка, Витя, сходи посмотри, что в ящике! Коли шнапс, то на пару!

Я поспешил к ящику, а шагах в десяти от него, видя, что меня нагоняют товарищи, по-мальчишески гикнул: «В атаку!» – и побежал вперед. И сразу же что-то свирепо взвизгнуло над ухом, грохнул выстрел. Внутри у меня словно что-то оборвалось. Перелетая через канаву в ольховник, я услышал еще один выстрел. Прижался плечом к стволу ольхи, огляделся. Стреляли откуда-то спереди, стреляли как будто из пистолета. Пригнувшись, с полуавтоматом на боевом взводе, я двинулся вперед, всматриваясь в каждый куст, каждую ветку, стремясь пронзить взглядом листву… И я увидел его.

Немец – плотный, невысокого роста офицер – полулежал-полусидел за поваленной березой, неестественно вытянув ногу. В руках – взведенный автомат. «Надо подойти ближе, чтобы бить наверняка… Я тебе покажу!.. Чуть не убил, чуть в лоб не попал!..» Позади треснул сучок. Это крался с пулеметом Саша Покатило. Глаза – огромные, страшные – обшаривают лес. За ним – Павел Баженов, Надя… И у всех – такие же, как у Покатило, глаза. Нужно обязательно самому убить фашиста!

Немец услышал треск, поднял автомат, выстрелил наугад в нашу сторону. Я стал обходить офицера справа, запутался в цепких кустах и потерял его из виду. Новый выстрел, и я снова увидел его, увидел сбоку. Ого! Недаром штудировал я в Москве знаки различия вермахта! По расшитым серебряной вязью катушкам петлиц на мундире видно, что это старший офицер. Меловое лицо лоснится от пота, искажено гримасой боли. Вытянув шею, в страхе смотрел он на шоссе.

Десятизарядка билась в руках, будто пойманная рыба. «Скорей! Спокойней!» Прицелившись, я нажал на спуск. В то же мгновение прогремела длинная очередь Саши Покатило. Вокруг офицера свесились перебитые ветки, полетели листья. Голова его повисла, он весь обмяк. Я осторожно приблизился. На узкой груди убитого сверкнул серебряными обводами черный крест. Кусты сзади расступились, ко мне спешили друзья, они окружили убитого. Усы щеточкой, морщинистое лицо, узкие плечи, короткое тело… Лет, наверное, сорок пять… Покатило поднял поврежденный пулей и потому стрелявший лишь одиночными автомат убитого офицера. Черный, со складным ложем и черной пластмассовой рукоятью. Баженов быстро стянул с фашиста мундир и грубо оттолкнул меня, помешав моим попыткам сорвать витые серебряные майорские погоны. Зато я завладел крестом, бумажником и полевой сумкой. Правое бедро майора было туго перевязано большим, насквозь промокшим носовым платком. Эта рана и погубила майора, помешав ему скрыться.