– Далеко же ты уплывёшь на таком судёнышке! В нём только сухопутных крыс возить.

– Чего смеётесь? Смеётесь чего? – моргает бывший-известный. – Я дома постоянно на такой рыбачил, в неё знаете, сколько рыбы помещается? До центнера, и это не считая меня.

– Центнер? Где ж ты его наловил? В какой-нибудь луже? Здесь тебе не лужа, океан, однако, которого ни на одной карте нет…

И хохот снова.

И зря.

Ни разу Алексовая шлюпка пустой не возвращается. И каждый раз новая рыба к нему в сеть идёт, то стайку плотвы выловит, то с пяток судаков, а то и сомяру с себя ростом.

Приживается, словом, пара на лайнере.

Бывший-известный выходит из бара, мимо бассейна к лифту топает, Художник идёт за ним. Поднимается с Алексом на десятый этаж, на ходу заканчивая шарж, а затем спускается на нижнюю палубу.

Нос к носу сталкивается с Герой, пассажирским помощником Капитана – маленьким, худым, с тёмно-каштановыми волосами, узким лицом и печальными карими глазами – полной капитановой противоположностью, в общем. Даже бородёнка – куцая, смешная, не то, что у Кэпа.

– К матрацу своему идёшь? Когда уже каюту себе выберешь? Хватает ведь свободных, – качает головой капитанский помощник.

– Это никому не нужно, – отмахивается Художник.

Сколько угодно может гулять он по верхним палубам, восхищаться просторами лайнера, но всегда возвращается на родной матрац, что на носу корабля. Почему – и сам объяснить не может. С первых дней так повелось.

Художник ладонь запускает в шевелюру кучерявую, голову запрокидывает, любуется. Такова уж душа Художника – красоту увидит, любуется…

Белоснежный гигант в пятнадцать пассажирских палуб рассекает океан, а тому ни конца, ни края не видно. Улицы с фонарями везёт на себе гигант, парки с деревьями и рестораны с музыкой, и детские горки с бассейнами. Город лежит на борту лайнера. Снуют по палубам люди, взгляд быстрый на волны бросают и спешат к улицам и скверам, словно забыть стремятся, что град их – на воде, а не на суше. Чудно Художнику наблюдать за пассажирами лайнера – за дамами в роскошных нарядах и мужчинами во фраках, что друг дружку отталкивают, желая простыни постирать или палубу надраить, деревья ли подстричь или бассейн почистить, уборную вымыть… Что угодно, лишь бы остаться на лайнере. Кто-то же машет на всё рукою, недолго, впрочем.

К Художнику нет-нет, да пристанет пассажир какой или матрос нетрезвый:

– Ты бы пол помыл, а то, якорь мне в глотку, останемся без шаржиста.

И смех.

– Это никому не нужно, – бросает он в ответ.

И в отличие от иных гостей лайнера, остаётся.

Гости.

Приходят гости, уходят гости…

Бывший-известный появляется уже на третьей палубе, жестикулирует яростно, втолковывает что-то собеседнику невидимому для Художника. На свадьбу зовёт, вестимо.

В час ночных купаний свадьба? Ну-ну.

День выдался самый обыкновенный. Солнечный, в меру жаркий, как и положено для середины июня. В этот день в мире шло двадцать семь войн. Кого-то убивали, пытали, калечили, грабили, насиловали. Кто-то умирал от голода или болезней. Кто-то ссорился, отчаивался, мстил, кончал жизнь самоубийством. Но всё это было далеко, вне очерченного Олегом круга общения. И потому не имело к нему отношения. Для него это был ничем не примечательный рабочий день. Даже не пятница – вторник. Олег и представить не мог, как день закончится… И он был не одинок в своём неведении. Мир воевал, страдал, бесновался, трясся от ужаса, равнодушно взирал со стороны, не догадываясь, что солнечный июньский вторник для него – последний.

Всё же для Олега было кое-что особенное. Сегодня предстояло первое их с Наташей свидание. Не то чтобы в свои тридцать три Олег оставался новичком в подобных делах… Утром он спрятал в тумбочку фотографию Сильвии, которая долгое время стояла на столе. Пора отпустить прошлое, покончить с тоской по невозвратимому.