– Само собой. Разве стоит иметь еще какие-нибудь?

– Мои цели не особенно высоки. Лишь бы была возможность играть на ударных, и этого мне достаточно. Ну, диск записать было бы не хило. Но над этим больше Горшок потеет.

– Горшок?

– Наш вокалист. Он из кожи вон лезет, чтобы поддерживать в нас боевой дух и всех сплачивать. Нас тут последнее время несколько раз приглашали поиграть за деньги.

Гард тянется к потрепанной фотографии, приклеенной скотчем к торцу переполненной книжной полки. Отдирает фото от полки и усаживается рядом с Лукой. Показывает пальцем на двух мальчишек во втором ряду. На вид им лет по семь-восемь. Они стоят, тесно прижавшись друг к другу.

– Вы вместе ходили в школу?

– Да еще в детский сад. Мы друг друга знаем всю жизнь. Поняла теперь, откуда у него кличка?

Горшок. Мальчишка на фото острижен, как говорят, «под горшок», и она не видела другой такой стрижки, чтобы действительно так походила на горшок.

– И с тех пор его так и зовут?

– Ага. Теперь все думают, что это из-за того, что он курит травку, которую выращивает в горшке. Но это совсем не из-за травки. Правда… было время, когда так и было. Но когда дела с группой пошли в гору, он завязал. Говорит, что ему важно сосредоточиться на каком-то деле. И теперь у него это дело есть. А без него у нас бы ничего не получилось. Но я его по-прежнему называю Горшком из-за того, что его так оболванили тогда.

Гард осторожно приклеивает фотографию обратно на стеллаж.

– Ты переехала в город этой осенью?

– Угу.

– Ты сейчас живешь в студенческом общежитии?

– Угу.

– А ты знаешь там кого-нибудь?

– Ну да, конечно. Тех, кто учится в моем классе.

– А у тебя здесь нет родственников или каких-нибудь друзей?

– Нет.

– Ты смело поступила.

Она смотрит на него.

– Я не могла там оставаться. Мне повезло, что я нашла здесь эту художественную школу, в нее принимают тех, у кого нет законченного среднего.

Гард поднимается, пересекает комнату и открывает какую-то дверь. Уходит в другую комнату, продолжая разговор:

– Но ты ведь и раньше занималась живописью? Или, там, рисовала?

Лука вздрагивает от звука мощной струи, пробившей поверхность воды в туалете. Он оставил дверь за собой полуоткрытой, но ей не видно его отсюда.

– Э-э… Ну да…

– У тебя наверняка все страницы в школьных тетрадках были изрисованы, особенно те, на которых ты должна была решать задачки по математике. – Он повышает голос, чтобы звук льющейся жидкости не заглушал его слов. – Что, я не прав?

Струя все льется. Она никогда раньше не разговаривала с парнем, пока тот писает. Она не может сдержать улыбки.

– Может, и прав. Может, я и вправду превращала математические задачи в рисунки. Изображала их в рисунках, а потом снова превращала в цифры.

– Чего-чего? Как это?

Лука смеется.

– Ну, а ты, у тебя что было в тетрадках?

– Не было у меня никаких тетрадок.

Струя постепенно слабеет, потом Лука слышит, как он пускает воду в раковине. Он возвращается и показывает пальцем себе на голову.

– Я все держал здесь, в голове.

Он улыбается и снова смотрит прямо на нее. Она никак не может отпустить от себя мысль о двуспальной кровати с двумя одеялами. Отводит глаза.

– Так и чего ты решила делать со своими картинами?

– Н-ну-у… не знаю еще. На самом-то деле на выставку я должна подать две картины.

– Вот черт, надо же. Я хотел бы помочь тебе, честно.

Гард подтягивает брюки. Смотрит на Луку сверху вниз. У него стройные бедра, маленькая попа, на чем вообще у него брюки-то держатся? Сзади им, во всяком случае, не на чем держаться, думает Лука и смеется.

– Что смешного?

– Да ничего.

– Ну все-таки?

– Может быть, я тебе потом когда-нибудь расскажу.