– А… Аня… – Словно не веря своим глазам, произносит она.

– Тетя Лена… – Натягивая простынь на грудь, мычу я. – Здравствуйте…

Женщина смущенно опускает взгляд на пол и замечает разбросанную повсюду одежду, где среди прочего валяются мое нижнее белье и трусы ее сына.

Елена Викторовна густо краснеет.

– Мама! – Кричит Паша. – Постучать не могла?!

– Куда? К себе домой? – Отворачиваясь, говорит она. – Мог бы и закрыть двери, если собрался… если…

И так и не договорив, уходит на кухню.

– О, Боже, – бормочу я. – Какой стыд!

Что может быть хуже этого? Вот дерьмо! Лихорадочно спрыгиваю и дрожащими руками начинаю собирать с пола свою одежду. Точнее белье. Потому что одежды у меня нет.

– Аня, Аня, стой! Все нормально. – Пытается успокоить меня Суриков. – Погоди!

Он касается меня руками. Ох, не нужно. Я все еще чертовски возбуждена, но мне не хочется ни продолжать, ни просто оставаться здесь. Мне больше, наверное, никогда не удастся спокойно смотреть его маме в глаза. Так и вижу эту картинку: мы голые и она с открытым от изумления ртом. Ужас!

– Не может быть. Как так вышло? Ты же говорил, что она на смене! – Убираю волосы за уши. – Принеси мне что-нибудь из Машкиной одежды. Пожалуйста!

– Куда ты сейчас пойдешь? – Хмурится Паша, встает, натягивает трусы-боксеры, затем джинсы. – Я тебя никуда не отпущу.

– Иди быстро!

Пока он возится в соседней комнате, застилаю зачем-то постель, постоянно испуганно оглядываясь на дверь, и репетирую «морду кирпичом». Получается плохо.

– Не знаю, почему она вернулась так рано. – Говорит Паша, протягивая мне толстовку и джинсы. – Пойду, спрошу. Поговорю. Успокою, что ли…

Пытаясь втиснуть в чужую одежду свой зад, лихорадочно соображаю, как быстрее и незаметнее свалить отсюда. Может, через окно?

– Солнцева, я тебя не узнаю. Не все ли тебе равно, а? – Спрашиваю сама себя. – Нет. Ведь меня застукали обнаженной, как самую развратную шлюшку… О, Боже… И кто? Мама подруги!

Бегаю по комнате, пытаясь привести мысли в порядок. Хорошо еще, что я не встретила ее громкими криками: «Да, Паша, да, да-а-а»! Было бы еще веселее.

Сажусь на стул, обхватываю голову руками. Через секунду они оба возвращаются в комнату. От взгляда на Лену Викторовну у меня неприятно холодит спину, но женщина выглядит спокойной и даже пытается мне улыбаться.

– Анечка, – вежливо произносит она, – с нашим папой очень плохо. Нужно срочно ехать. И если ты не против, закинем тебя по пути домой. Хорошо?

– Нет, я сама могу. – Закусываю губу. Взгляд не прячу, держусь стойко, даже реветь не хочется. Вроде. – Не стоит. Добегу так.

– Нет-нет, увезем.

Смотрю на Пашу. Он подмигивает мне, берет со стула футболку и надевает. Вот и правильно. От взгляда на его голую грудь мне становится еще хуже.

– Простите, – снова обращаюсь к тете Лене. – Мне жутко неловко, что так получилось…

– Ничего, – устало выдыхает женщина, – надеюсь, в следующий раз увижу тебя в одежде.

Уголки ее губ приподнимаются в подобие улыбки. Мне становится легче. Возможно, даже через какое-то время мы с ней сможем общаться как прежде. Все может быть.

Когда она выходит за дверь, Пашка сразу же хватает меня за талию и прижимает к себе. Низ живота клокочет, требует продолжения, бунтует, горит, плавится от желания. И это даже несмотря на пережитый стресс.

– Что же ты делаешь со мной, Суриков? – Качаю головой и затем охотно отвечаю на его поцелуй.

Наконец, мы размыкаем губы, и Пашка гладит меня большим пальцем по щеке.

– Ты же знаешь, я не хочу с ним общаться, – это он про отца, который оставил их с сестрой, когда обоим было по десять лет, – но пообещал маме. И чего я такой добрый стал в последнее время? Не знаешь?