В четверть двенадцатого в голову закралась гадкая мысль, что на Пятницкое кладбище Упырь сегодня не придет, и, возможно, он уже перелезает через ограду Лазаревского или Семеновского кладбища. И как оно часто случается, когда ожидание уже кажется напрасным, послышался шорох.

Я и мои спутники замерли, прислушиваясь, и скоро увидели, как через кладбищенскую стену ловко перелезает человек. Вот он мягко спрыгивает на землю, замирает, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, затем начинает медленно двигаться в глубь кладбища. Идет он уверенно, это наводит на мысль, что человек этот здесь уже бывал.

Мы с большими предосторожностями на расстоянии следуем за ним. Когда он выходит на аллею, можно разглядеть его одежду. На нем военное обмундирование пехотного образца с алыми погонами и двумя лычками на них, как и говорил один из могильщиков Семеновского кладбища.

Еще полтора десятка саженей, и Упырь останавливается. Оглядывается по сторонам. У нас не остается никаких сомнений в том, что пришедший – именно тот, кто нам нужен.

Он переводит взгляд на свежую могилу с венками. Оттаскивает в сторону цветы; бережно берет венок и отставляет его за ограду соседней могилы. После чего садится на корточки и заостренной дощечкой, которая, очевидно, была припасена им загодя, начинает сноровисто разрывать землю.

Дело спорилось, земля поддавалась хорошо, – она не успела еще слежаться и замерзнуть.

Человек в военном обмундировании уже достаточно углубился в землю, не оставалось ни малейших сомнений в том, что он хочет добраться до гроба. Что ж, пора на выход!

Мы выходим из своего укрытия, освещая керосиновой лампой «Летучая мышь» место преступления и лицо самого маниака. Мизансцена удалась: вурдалак удивлен и сильно взволнован. Минутой позже он все-таки сумел совладать с собой: выражение его лица становится смиренным, каковым, верно, и предстает в обыденной жизни, а глаза просто излучают благодушие. Трудно поверить, что человек с такой благообразной внешностью и кротким взглядом через каких-то полчаса, разломав крышку гроба и вытащив из него покойника, примется жевать труп, вспарывать ему живот. Станет запускать в оскверненное чрево мертвеца корявые пальцы и вырывать оттуда гниющие внутренности.

А может, кроткое лицо маниака и добродушные глаза – всего лишь следствие блеклого света керосиновой лапы?

– Давай, дружок, поднимайся! Перепачкался небось в грязи-то, да и темновато там будет, – сахарно-любезно произносит военный следователь Ираклий Горгадзе и протягивает Упырю крепкую ладонь в черной перчатке.

Вурдалак благодарно закивал, льстиво заулыбался и ухватился за протянутую руку. В какой-то момент выражение его лица резко поменялось, приняв прежний озлобленный облик. Внезапно с силой он дергает на себя следователя и отскакивает в сторону. Не ожидавший такого подвоха Горгадзе невольно делает шаг вперед и срывается в выкопанную Упырем яму, успевая все же задеть плечом маниака. Они вместе сваливаются в яму, крепко сцепившись, но уже через несколько мгновений Горгадзе удается оседлать унтера и заломить ему руку за спину болевым приемом из японской борьбы дзю-дзюцу. После этого он надел на запястья Упыря железные оковы. Дюжему полицейскому, поспешившему на помощь Горгадзе, оставалось только созерцать победу следователя: Упырь был обездвижен и лишен всяческой возможности совершить побег. А военный следователь оказался ловким. Что ж, его желание лично арестовать Упыря и надеть на него наручники свершилось.

А маниак… Им оказался младший унтер-офицер второй роты Троице-Сергиевского резервного батальона пятьдесят шестой пехотной резервной бригады Филипп Цибульский. А поскольку за его плечами был неполный курс богословского факультета Варшавского университета, унтер Цибульский исправлял должность секретаря батальонного казначея и числился в нестроевых, что давало ему возможность частенько отлучаться из расположения роты по личному усмотрению.