Несколько месяцев назад он оказался по делам в дальнем квартале района и, только толкнув дверь подъезда, осознал, что уже бывал здесь, когда вел переговоры о продаже одной из первых для агентства квартир. И каких! Дом постройки 1970-х, 120 квадратных метров плюс 80 квадратных метров садика, панорамные окна во всю стену. Как ни удивительно, располагалось это чудо на втором этаже. Он отлично помнил, что продал тогда эту квартиру, но сейчас, двадцать лет спустя, ее продавали совсем не те люди, которые ее у него купили. Квартира с садиком вернулась на рынок и снова попала к нему. В садике по-прежнему росло черешневое дерево, и владелец квартиры предложил ему угоститься – в точности как предыдущий. Черешня была такой же вкусной и сладкой, как и в первый раз. Дерево продолжало спокойно цвести и плодоносить, тогда как люди рядом с ним менялись. Ксавье захотелось сказать, что это место ему уже знакомо, но он сдержался и промолчал.

– Месье Лемерсье?

Он оглянулся.

Грохнули пушечные залпы, словно прогремел раскат грома. Ядра упали в нескольких метрах от вражеского судна, подняв вокруг себя высокие фонтаны воды. Пиратский корабль тотчас же начал разворачиваться влево и поспешил от греха подальше убраться прочь. Гийом Лежантиль послушно заткнул уши, но после залпа еще долго слышал в левом ухе свист, хотя рядом с ним никто не свистел. Он вспомнил своего коллегу, известного астронома Луи де Ламаршандьера, который в последние годы постоянно жаловался, что днем и ночью слышит какой-то свист. Свои дни он закончил в приюте для умалишенных. Конечно, он, в отличие от Лежантиля, был уже далеко не молод и страдал старческой немощью, но все же… С астрономом случилась и еще одна неприятность: когда корабль после пушечной стрельбы тряхнуло, у него выпал из рук телескоп. В результате на поверхности трубы появилась небольшая вмятина. Гийом трясущимися от волнения руками проверил стекла, изготовленные Маржисье, – к счастью, они не разбились.

Капитан де Вокуа посоветовал ему залить в ухо немного соленой воды и полежать. Гийом отправился к себе в каюту и вытянулся на койке. Он твердил себе, что с ним все хорошо. Он дышит, он жив. Он ощущал тяжесть своего тела, своих рук и ног; слышал доносящиеся до него шумы: потрескивание корабельного корпуса, голоса матросов…

Он закрыл глаза. Вспомнил свою парижскую квартиру и представил ее себе, словно увидел наяву. Вот его книги и труды по астрономии. Вот здесь он принимал выдающихся ученых. В свои тридцать пять лет он обладал многими познаниями, но сохранил юношеский задор и мечтательность. Именно они привели его из нормандского Кутанса, где ребенком он любил смотреть на вечернее небо, в Париж, где получил кафедру в Академии наук. «Друг мой, – говорил он жене, – человек, страстно увлеченный своим делом, благословен богами». – «Вы совершенно правы, друг мой», – отвечала Гортензия.

– Прохождение Венеры! – пронзительно взвизгнул рядом с ним хриплый голос.

Гийом Лежантиль открыл глаза. Мольер – восточноазиатский скворец капитана – уселся на прикроватный столик и уставил на Гийома чернильно-черные зрачки. Из уважения к астроному Вокуа специально выучил птицу говорить эту фразу. Мольер запомнил ее всего за два дня и теперь выкрикивал к месту и не к месту (эта привычка останется с ним до конца его дней).

– Прохождение Венеры! – повторил скворец.

– Да, прохождение Венеры, – вздохнул Гийом. – В последний раз его наблюдали сто двадцать два года назад. Следующее произойдет в будущем году, а еще одно – через восемь лет.

– Восемь лет! – каркнула птица.