И даже когда Светлана вышла однажды утром из комнаты с заплаканными глазами и сказала: «Мама, я совершенно не понимаю, что происходит с Олегом. Он просто почти сделал мне предложение же! А теперь мы не видимся, совсем не видимся. И я не знаю… Я написала ему письмо, раз не хочет разговаривать так. Я все время писала! Не ответил. Он даже не позвонил!» – Анна лживо сказала, что все к лучшему, что в ее двадцать лет впереди ожидается еще вереница олегов с предложениями руки и сердца или так. И даже не особенно презирала себя за это, даже находила себе оправдания.

Светлана с силой оттолкнула мать и выкрикнула:

– Какой бред! Мне не нужна вереница чужих людей!

Дочь закрылась в своей комнате, Анна пожала равнодушными плечами и пошла варить кофе – себе, какао – дочери, та оставалась верна своим детским вкусам.

Было воскресенье, единственный выходной день за две недели, и Анна собиралась снова лечь спать. Кофе был сварен и выпит, чашка какао остывала на столе, нетронутая, Анна отложила газету и вышла в коридор. Постояла минуту у двери в комнату дочери, постучала. Ответа не было.

– Света! – позвала она. – Я тебе шоколад сварила. Иди позавтракай!

Ответа не было. Анна прислушалась. Опустилась на корточки, приложила ухо к замочной скважине в форме скрипки. Тихо.

– Света, открой, пожалуйста, – сказала громко, ей было неприятно с собой, она подумала, что присваивает себе чужие права – беспокоиться об этой девочке в закрытой комнате.

Анна вернулась на кухню, налила в стакан минеральной воды, выпила. Вернулась в коридор. У нее не было никакого плана действий, никакого предчувствия, никакая интуиция и никакое ни сердце матери. Просто Анна вытащила из ящика для всякого инструментального мусора здоровенную железку на деревянной рукояти – долото? стамеска? – и отжала замок – да что там было отжимать – хлипкая межкомнатная дверь, латунная ручка блестела тускло и давила в левый бок.

Вошла в комнату, дочь лежала на полу, ноги врозь, на ее губах пузырилась зеленая пена.

«Скорая» приехала очень быстро, реанимобиль, разнаряженный как елка. Хмурый врач с глубокой складкой между бровей говорил отрывисто, действовал быстро, пустые облатки из-под таблеток, проглоченных Светланой, окинул мгновенно взглядом и все вздыхал, пока заправлял зонд ей в желудок.

– Откуда взяла? – спросил. – Наркоманка? Медработник?

Анна мотала головой, даже трясла, абсолютно не в лад, абсолютно не по делу, он понял и больше ничего не спрашивал. Фельдшер, полная уютная женщина, похлопала ее по руке и проговорила:

– Все будет в порядке, вы успели. Смотрите, она уже приходит в себя.

Светлана открыла глаза и посмотрела прямо на мать. В горле была резиновая полая трубка, и сказать Светлана ничего не могла. Сказала Анна: «Прости меня» – и наконец заплакала.

Оставив Светлану в отделении токсикологии, вышла в аптеку купить по списку необходимые лекарства и прочее, например зубную пасту, щетку, мыло. Тапочки. Какую-то удобную для больницы одежду. Казалось невозможным вернуться за всем этим домой, в комнату, где уже засохла на полу зеленая лужица, небольшая.

Вечером Анна заставила себя позвонить детскому доктору Олегу и очень коротко рассказать о случившемся. Слушать его ответа не стала, отключила телефон. Сидела на табуретке, обтянутой зачем-то марлей, смотрела на дочь. Она спала, в локтевую вену капал физраствор с глюкозой, на соседней кровати стонала женщина, бормотала что-то бессвязное, медсестра со сложной прической, не помещающейся под прозрачный чепец, сделала ей укол, и та замолчала. В окно стукнул тихо падающий лист, еще даже не желтый. И немедленно начался дождь, буквально залил стекла – нормальная питерская осень.