Еще раз смотрю на портрет и все отчетливее понимаю: не ненавижу — завидую. Жгучей, просто-таки черной завистью. Эти люди, Говард и Луиза, видели другой мир. Они жили другой жизнью, верили в светлое будущее. Они могли все изменить, но не сделали этого.

«До тебя, Говард, мне как до звезды, — произношу мысленно. — Но до праправнука твоего я доберусь. Непременно».

Добраться до Энтони удается только вечером следующего дня. После ужина его отправили на обход спален. Вместе с ним отправили врачиху Эльзу — старую и глухую как пробка. Можно сказать, мне жутко повезло.

Притворяюсь, будто помогаю перестилать постель. Хотя, как по мне, одна белая простынь не отличается от другой, к чему менять их каждый день? Нас тут в такой чистоте содержат, будто это поможет обелить нас в глазах общества. Но это вряд ли получится. Да и разве можно винить нас в том, какие мы есть? Скорее, мы сами жертвы.

Правда, до этого никому нет дела. То, что вычеркнуто из памяти, не доставляет неудобства и не приносит раскаяния.

— Пс… Энтони! — окликиваю парня, — разговор есть.

Он недобро косится на Эльзу, придвигается плотнее, чтобы старая чертовка не прочла разговор по нашим губам.

— Тофько быфтро, — произносит он, жутко картавя. — Чаво надо?

— Свободы, — бормочу я. — У меня есть таблетки. Много.

Он хмурится и смотрит на меня так, словно увидал призрака. Его белесые кустистые брови ползут на покатый лоб.

— Футиш? — переспрашивает Энтони, щербато лыбясь.

Я не сразу поняла, о чем он. Послышалось: кукишь. В принципе, подобной реакции я и ожидала.

— Футка такая? — снова спрашивает Энтони, немного посерьезней.

— Не-а, — догоняю наконец, о чем он. — Я серьезна как никогда. Мне нужно выйти из «Лазурита», чем быстрее, тем лучше.

Пока пронырливые докторишки не поняли, что память моя стерта не полностью. Прознают — лишат последних крох прошлого, так тщательно собираемых мной по отрывкам из снов и внутренним ощущениям.

Энтони чешет затылок, на его простоватом лице отображается работа мысли. Лоб его морщится, становясь похожим на причудливые рисунки на прибрежном песке, оставленном волнами.

Стоп! Какие, к дьяволу волны?!

В запретном городе нет водоемов, тут вообще с водой туго. Где же я видела волны и песчаный пляж — ту картинку, что так не вовремя подбросило воображение?

Рон Купринг — разумеется, он показал мне это сокровище. Показал, а потом стер начисто воспоминание о нем!

— Чтоб ты сдох! — зло рычу сквозь зубы.

Энтони дергается, решив, будто обращались к нему. Перестает увлеченно чесать затылок и торопливо проговаривает, точно скороговорку:

— Это не так профто, фама понимефь. И таблетки… этого мало.

Я до крови прикусываю губу, смотрю на санитара со смесью раздражения и отчаяния. Он моя единственная надежда обрести свободу. Зачем он так со мной?

— Мне больше нечего предложить, — произношу обреченно.

Он тянется, чтобы вновь почесать затылок, но вдруг протягивает руку к моим волосам. Вовремя останавливается и лыбится во всю ширину рта:

— Твои волофы… За них мофно выгучить немало, много арифтократок мефтает о таком пагике.

Подумать только. Аристократы ненавидят нас, но при этом хотят быть похожими? Полный бред!

Впрочем, если их идиотские прихоти помогут мне сбежать, я не стану противиться. Соглашаюсь. Лучше лысой, но свободной.

— Эй, чего это вы там шушукаетесь?! — зло замечает Эльза. — Я все слышу!

Да уж конечно… Даже если под нами взорвется один из реакторов, эта злобная кочерга не вздрогнет. А вот то, что наши с Энтони плечи соприкоснулись, не могло не укрыться от ее внимания.

— За тобой придут!.. — успевает шепнуть Энтони, прежде чем отойти на приличное расстояние.