Тогда принцесса, надев наплечники и шлем, сама выпрыгнула на арену и подняла над головой боевой топорик:

«Отец, я хочу драться. За себя. Свобода – это ярость. Умереть – легко!»

«Убрать! Запереть!» – закричал Вождь-всех-Вождей. На девушку бросилась стража. Но руки принцессы только с виду казались тонкими и слабыми. Она легко раскидала рабынь по углам.

«Убрать!» – снова закричал разгневанный отец.

Принцесса Глаза-в-Полнеба не справилась с пятью стражами в доспехах. Они ее унесли с арены и привязали к трону.

«Не горюй, госпожа, – шепнула рабыня Верная Смоль. – Не мужчины побеждают на поединках, а женщины. Ни один нежеланный не вошел в покои принцесс вашего рода. Твоя мать прислала чашу дракона из женских покоев. Покажи взглядом, драгоценная, который жених по душе».

Когда принцесса курит, ее душа воссоединяется с туманом воспоминаний.

Я еле успела выдернуть слюнявый чубук из плотно сжатых зубов.

– Перекурила, дадада…

Она медленно открыла глаза… Они стального холодного цвета. Снова я окликнула ее с полпути в прекрасную страну.

– 6-

Плененные омельгонки не прекращали голосить.

Крики, стоны и жалобная мольба распугали игрунков на ветках молочного дерева. Оранжевые ары, зеленые канарейки и туканы примолкли, тараща печальные глаза из ветвей.

Мать издали кивнула, жестом давая понять, что голова разрывается на части.

– Эй, храбрецы! Сделайте что-нибудь, заткните пленникам рты, – приказала она охранникам.

Но удары палок только прибавили громкости душераздирающим воплям.

Я вытащила из-за пояса трубку, с которой никогда не расставалась, потому что на нее с утра до вечера охотилась младшая сестра. По малости лет она не знала меры и укурилась однажды до кровавой рвоты. За это мне здорово досталось. Мать схватила деревянную скалку, и целый день гонялась по долине за моими несчастными ягодицами, пока не раскрасила их в нелепый лиловый цвет.

Помня о резвости ее ног, я пришила специальную петельку к курительному ремешку и могла пользоваться привилегией в любое время и за любым кустом.

Чего только не хранилось у меня за пояском! Каждая травка требует отдельного мешочка. В том, который расшит пластинками нефрита, я берегла редкую пряную уй-люмбу, не позволяющую женщинам возненавидеть участь слабого пола при родах. В мешочке с вышитым золотым игрунком, я хранила растертые колючки змеиного кактуса. Стоит только посыпать порошком углы, и ни одна крыса не залезет в жилье.

Маккао я хранила в синем мешочке, окантованном перламутром по краю. Мой маккао был всегда отменного качества. Я прятала его не в потных циновках, как делала мать, а в сухом дупле старого шоколадного дерева. Поэтому трава благоухала и сводила с ума даже без дыма.

Я набила трубку семенами, до упора утрамбовала ногтем, добавила щепотку сухой терпингоры. Пламя костра с радостью лизнуло веточку орешника, синий язычок тронул начинку, и горький дым защекотал в носу. Хорошенько раскурив снадобье, я присела на корточки перед пленниками.

Омельгоны недоверчиво переглянулись. Черные слизни забегали в щелочках век. Я протянула трубку. Мужчины догадались, что я ангел, и по очереди начали затягиваться горьким дымом, торопливо кашляя и сплевывая из разбитых ртов.

Лиловые языки женщин распухли и кляпом заткнули глотки. Омельгонки тяжело дышали, губы дергались в плаче. Но, почувствовав терпкий дым, они замолчали и носами потянулись к нему.

Сон трав вскоре успокоил раны. Пленники закрыли глаза и забылись. Такой оглушительной тишины никогда я не слышала. Молчали птицы, дети, не крутились жернова, даже ветер перестал шуршать листвой.

Теперь моя совесть была чиста. Я отблагодарила врагов. За что? За трусость и слабость, которые не позволили одолеть Храброго Лиса. Дрогнули руки, задрожали колени, страхом затмились глаза, и мой ненаглядный защитник вернулся живой и невредимый.