– Истину, государь, речёшь, – кивнул владыка Филипп. – Я утверждаю: не католиков дело православную Русь собирать, не папы римского длань над русской землёй вознесётся, а владыки православного.

– Так, только так, – загудела Дума. княжества, которые были под Литвой и Польшей: – Эвон Смоленск и Киев, Полоцк и Витебск где очутились?

Великий князь поднял брови:

– И о том слова мои. Но ныне паче всего обеспокоен я Новгородом Великим. Ведаю, заговор зреет среди новгородцев, того и гляди, перекинутся к Казимиру.

– Не дозволим! – застучал клюкой Стрига-Оболенский.

Хрипун-Ряполовский иронично посмотрел на него:

– Эко Аника-воин!

А Стрига-Оболенский из висячего рукава шубы льняной платок достал, нос выбил и снова завопил:

– Надобно посольство в Новгород слать, воочию убедиться, так ли уж он к Литве тянет!

Княжич Иван бояр слушает, но пока что одно разумеет: Новгород против Москвы идёт.

В Новгороде Великом княжич не бывал, но слышал, что город торговый, мастеровой, Волхов-река с причалами, дворами иноземными. Краем глаза он заметил, как боярин Крюк носом клюёт, спит. Прыснул в кулак, но никто не услышал.

Иван Васильевич посохом пристукнул, и палата стихла. Замер и княжич, ждёт, о чём отец речь поведёт. А тот всё молчал, на бояр смотрел испытующе. Те насторожились.

– Бояре мои думные, князья, братья мои, князья, что на уделах сидят, хочу я вам слово своё сказать. Поди, помните, в какие лета великий князь Василий Тёмный меня, малолетнего, великим князем нарёк?

– Как не помнить! – зашумели бояре.

Иван Третий снова сделал паузу:

– Так вот, отныне, как повелось от отца нашего, Василия Тёмного, великим князем со мной сядет мой сын, князь Иван Молодой. И нам бы грамоты вместе подписывать и князьями великими московскими именоваться…

Смолк ненадолго. В тишине Хрипун-Ряполовский что-то о молодости княжича промолвил, но Иван Васильевич прервал его сурово:

– Иван молод, но мудрость с годами обретается. Да и вы, бояре думные, ему советниками будете. А именоваться ему отныне великим князем Иваном Молодым не токмо в княжестве Московском, но и в иных землях наших. Слышите, бояре, и ты, владыка?

Грозно повёл очами Иван Третий по думной палате и, опираясь на плечо сына, поднялся, подав знак, что конец Думе.

Мало сказать, что отцовские слова княжича Ивана огорошили, – они разум его помутили. Прежде знал, что после отца, великого князя Ивана Васильевича, сидеть ему на московском столе, но вот чтобы уже при отце великим князем, государем Иваном Молодым называться…

К матери, великой княгине, пришёл, на колени встал. Княгиня Мария волосы ему потеребила, тяжело дыша, проговорила:

– Отныне, сынок, утехи ребячьи позабудь. В делах и помыслах помни, кто ты ныне! К разуму отцовскому прислушивайся, учись государством управлять. – Чуть погодя добавила: – А ещё, сынок, опирайся на князя Даниила Холмского. Он тебе первым на помощь приходить будет. Даниил хоть родом швед, но в делах московит…

Иван материнскую опочивальню покинул, а в сознании всё ещё не мог взять, что он великий князь.

Ещё мать упреждала: отныне у него заботы княжеские и жизнь его надвое разделилась: первая половина навсегда ушла в прошлое, вторая, теперь уже для великого князя Ивана Молодого, только начинается…

Из комнаты матери Иван направился в келью к бабушке, вдовствующей старой княгине.

Она сидела в низком креслице, в чёрном монашеском одеянии. Увидев внука, заулыбалась:

– Иди, Ванятка, погляжу на тебя.

Княжич пригнулся. Старая княгиня потрепала его вихры:

– Доволен, поди, уломала государя коварная тверичанка, чтоб назвал он тебя великим князем?