– Вот-вот, – согласился Иван Лукинич. – Новгород поглядит, кто старше, Москва аль мы. Когда Московский Кремль ещё деревом огораживался, Новгород уже каменным ожерельем украшался, башни сторожевые выставлял.

И умолк, довольный собой.

Молчавший до того архиепископ Феофил заговорил тихо, но властно:

– Москва православию верна, а не потянет ли Казимир новгородцев к латинству?

Василий Селезнёв, явившийся на Совет господ от Людина конца, вскочил:

– Мы в вере нашей неотступны, и никто не посмеет склонить нас к латинству!

В палату архиепископского дворца тихо вошёл Дмитрий Борецкий. Расслышав слова Селезнёва, добавил:

– Коли вы, господа старейшины, под руку Литвы тянете, то надобно оговорить на вече, чтоб веру нашу православную не рушить и к латинству нас не принуждать. О том в договоре записать. А великий князь Казимир Новгороду вольности сохранит. Должно поклониться ему.

Иван Лукинич снова голос возвысил:

– Господа старейшие, как я уразумел, вы к посольству в Литву клоните.

Пригладил бороду, на архиепископа глаза перевёл.

– После веча, что вече порешит! – заорал Захарьин.

Вздрогнула Борецкая, к Селезнёву всем телом подалась:

– Голос дурной у Захарьина. Ну как крикуны за Москву пересилят?

– Новгородцев Москвой не запугаешь, у Новгорода сила, коли потребуется, мы сорок тыщ ратников выставим.

– То так, – кивнула Борецкая. – Мой Дмитрий первым рать поведёт, коли Москва на нас ополчится. А грамоту договорную королю и великому князю Казимиру надобно отписать. Пусть её сочинит боярин Василий Селезнёв. И в ней будут такие слова, чтоб Новгородом правил наместник Казимира не латинской веры, а греческой. А ежели московский великий князь или сын его, Иван Молодой, на Новгород войной пойдут, великому князю литовскому и королю польскому должно на коня садиться и Новгород воевать.

И поднялась, властная, чуявшая за собой силу. Уходя, сказала:

– Ты, Иван Лукинич, на волю судьбы Новгород не пускай, ино волк ненасытный сожрёт… Волчонок почнёт, волк алчный проглотит и не подавится.

За бревенчатым забором близ городка Волоколамска, неподалёку от тех мест, где древние славяне перекатывали свои ладьи из реки в реку, князь Василий Волоколамский возвёл свои хоромы.

На его землях и лесных опушках селились смерды[19]. Они вырубали кустарники и деревья, выжигали их и на этих пустошах сеяли жито. Зерном они платили дань за использованную землю, а в лесах бортничали и от добытого мёда десятую часть тоже отдавали князю.

Сын князя Борис Васильевич Волоколамский хоть и владел огромными богатствами и не ведал границ земельным владениям, но пуще всего чтил богомолье. Все места, где селились отшельники и основывались их скиты, князь навещал, а ближайший Волоколамский монастырь посещал каждый месяц. Вкладами наделял монашескую братию, а хлеба и крупы для монастыря не жалел, приговаривая: «Помолитесь за здравие моё».

И молились монахи, просили даровать князю здоровье и благоденствие.

Наведывались в обитель и волоколамские бояре, давали на приход от щедрот своих.

Побывала в монастыре и новгородская боярыня Борецкая. Наслышалась о святости старца Иосифа, избранного монахами архимандритом. Неделю молилась Марфа и, оставив Иосифу богатый дар, укатила. О чём молилась она в своей гостиничной келье? Может, просила Божьей помощи от врага новгородцев – великого князя Московского? Кто ведает?

Далеко разнёсся слух о святом Иосифе Волоцком, говорили, как ходил он в далёкие земли, за моря. Побывал у преподобного Пафнутия Боровского в учениках и по его правде ввёл житие в Волоколамском монастыре.

Наслушавшись тех рассказов, князь Борис как-то после исповеди сказал Иосифу: