– Всё Поморье в кулаке держит, обиды люду чинит!

Толпа Зосиму поддерживает:

– Марфе никто не указ! Она на весь Новгород узду накинула!

Купчик в шубейке, шапка набекрень, через толпу пробился, заорал:

– На Марфу зла не держи, Зосима!

– Тебя бы так! – зашумели на купчика.

– На севера подавайся, на Выгу!

– Ворочайся в обитель, Новгород сирых не любит!

– Марфа и на Выге сыщет!..

А Зосима вопросил на всё монастырское подворье:

– Что есть человек? – И, воздев руки, сам же и ответил: – Человек есть тварь ненасытная, зло превеликое, гордыней и корыстью обуянное!

Толпа любопытных помаленьку рассасывалась. Ушёл ворча Зосима, и только, гордо вскинув седую голову, покрытую клобуком, остался стоять монах Иосиф. Опираясь на посох, он смотрел на молодого великого князя. Тот подошёл к нему, достал из кошеля несколько монет.

– На твою обитель, отче.

Иосиф подаяние принял, сказал:

– Ты обидами Зосимы тронут, князь, так Зосима в глухие ворота стучался. Душа человека земле подобна. Когда травой сорной земля зарастёт, доброе зерно всходов не даст.

Из-под нависших бровей Иосиф пристально смотрел на молодого князя. Под жгучим взглядом Иван вздрогнул.

– Что узрел ты, отче? – спросил он, робея.

– Зрю я, великий князь Иван Молодой, твоё суетное восхождение.

Монах замолчал, продолжая глядеть на князя. Молчал и Иван. Но вот Иосиф очнулся, заговорил глухо, будто выдавливая из себя каждое слово:

– Смутно проглядываю я дальнейшую жизнь твою, великий князь. Прости, пусть твоё тебе останется…

И удалился, оставив великого князя гадать, что имел в виду Иосиф…

Посадник новгородский Иван Лукинич хоть и был истинным новгородцем, обычаи своего города чтил, но московского государя Ивана Васильевича побаивался. Знал, коли Москва на Новгород власть свою наложит, не видать тому никаких вольностей. Потому и был Иван Лукинич во всём согласен с боярами, какие к Литве тянут.

И направился новгородский посадник к Марфе Борецкой за советом и поддержкой.

Дворецкий Прохор встретил посадника у самых ворот, в хоромы проводил. Мягко ступая в лёгких сафьяновых сапогах, Иван Лукинич шёл по палатам, устланным яркими заморскими коврами. Борецкую увидел в дальней палате, у муравленой печи, изразцы которой напоминали полевые травы.

Одетая просто, в саяне[17] с пуговками из янтаря, сверху донизу застёгнутыми, и повойнике, прикрывавшем волосы, Марфа строго смотрела на Ивана Лукинича.

– Здрава будь, матушка, – поклонился посадник.

– Здрав будь и ты, государь. Я же твоими молитвами живу. – Марфа пожевала полными губами. – Садись, Иван Лукинич, в ногах правды-то нет. Догадываюсь, к чему приход твой ранний.

– Как не догадаться, когда московиты за Подолом.

– Сызнова волк московский волчонка на нас напустил.

– Ноне московиты зубы кажут. Дьяк Фёдор грамоту вручил. Государь московский ждёт от нас присяги.

Марфа усмехнулась:

– Так-таки.

– Ведомо тебе, Марфа Исааковна, Новгород Великий Москве что собаке кость поперёк горла. – Посадник почесал голову. – Я, как и ты, Марфа, мыслю, Но что ответствовать молодому великому князю? Он ведь под государем живёт. Эвон как московиты в ворота новгородские стучатся.

Марфа хитро прищурилась:

– Ахти, аль позабыл ты, Лукинич, как на Руси сказывают: «Незваный гость хуже татарина»?

– То так, Марфа Исааковна, да мне отвечать молодому великому князю. А ответ наш в грамоте изложен будет. И ту грамоту дьяк государю вручит.

Марфа губы поджала, думала недолго. Молвила твёрдо:

– Ты, посадник, отпиши: Новгород в скорби великой пребывает. Духовного отца, пастыря Божьего, потеряли новгородцы. И пока нет у нас архиепископа, какой ответ Москве давать?