– Эй, прекрати выпендриваться!

Он обогнул выступ утеса – открывшийся перед ним вид удручающе контрастировал с тем, которым Шаса только что любовался. Оскверненный лес, уродливые шрамы на склоне горы, некрасивые кубики железных строений и голые конструкции промывочного оборудования… все это смотрелось так уродливо!

Шаса коснулся пятками боков пони, и они проскакали галопом последнюю милю, добравшись до главной откатки как раз в тот момент, когда старый «форд» Твентимен-Джонса подъехал со стороны деревни со все еще горящими фарами. Доктор посмотрел на часы, выходя из машины, и как будто опечалился из-за того, что Шаса явился на три минуты раньше.

– Вы когда-нибудь бывали на откатках, мастер Шаса?

– Нет, сэр.

Он чуть не добавил: «Мама никогда не разрешала мне этого», но почему-то это показалось ему излишним, и он впервые почувствовал негодование из-за вездесущего присутствия матери.

Твентимен-Джонс повел его к началу линии и познакомил с начальником смены.

– Мастер Шаса поработает с вами, – объяснил он. – Обращайтесь с ним как обычно, как вы обращались бы с любым молодым человеком, который однажды станет вашим управляющим.

По выражению лица Твентимен-Джонса совершенно невозможно было понять, когда он шутит, так что никто не засмеялся.

– Дайте ему каску, – приказал Твентимен-Джонс и, когда Шаса застегнул ремешок каски, повел его к основанию каменной стены утеса.

В камне был пробит наклонный туннель, круглое отверстие, в которое под углом сорок пять градусов уходили стальные рельсы, исчезающие затем в темной глубине. В начале линии стояла цепочка небольших вагонеток, Твентимен-Джонс повел Шасу к первой вагонетке, и они забрались в стальной приемник. За ними садилась в вагонетки очередная смена, дюжина белых мастеров и полторы сотни черных рабочих в потрепанных, пыльных комбинезонах и касках из светлого некрашеного металла, шумно смеясь и подтрунивая друг над другом.

Паровой ворот загремел и зашипел, вагонетки дернулись вперед и затем, подпрыгивая и раскачиваясь, побежали по узкоколейке вниз по крутому склону. Стальные колеса стучали и позвякивали на стыках рельсов, и все они провалились в темную пасть туннеля.

Шаса беспокойно ерзал на месте, охваченный непонятным страхом перед абсолютной чернотой, внезапно поглотившей их. Однако в вагонетке позади него шахтеры-овамбо запели, и их глубокие мелодичные голоса эхом разносились в темном пространстве туннеля; изумительный хор звучал в африканском ритме, и Шаса расслабился и придвинулся ближе к Твентимен-Джонсу, чтобы выслушать его объяснения.

– Уклон здесь составляет сорок пять градусов, а подъемник рассчитан на сто тонн, что в горной терминологии означает шестьдесят партий руды. Наша цель – поднимать шестьсот партий за смену.

Шаса пытался сосредоточиться на цифрах; он знал, что мать вечером станет задавать вопросы. Но темнота, пение и грохот вагонеток отвлекали его. Впереди он уже видел крошечную монетку яркого белого света, которая быстро увеличивалась в размерах, пока они наконец не выскочили по другую сторону туннеля, и Шаса задохнулся от изумления.

Он, конечно, изучал схемы алмазоносных трубок, на письменном столе его матери в Вельтевредене стояли фотографии, но все это ничуть не подготовило его к необъятности картины.

Прямо в середине горы было почти идеально круглое пространство. Оно открывалось в небо, а его бока поднимались вертикально, и круглая стена серого камня окружала дно, как арену для петушиных боев. Люди попадали сюда сквозь туннель, соединявший внешнюю сторону горы и узкий спуск, по которому они теперь ехали под тем же углом в сорок пять градусов, пока не добрались до котловины в двух сотнях футов под ними. Спуск оказался захватывающим. Ширина обрамленной скалами долины внизу достигала мили, а стены вокруг нее высились на четыре сотни футов.