– Я не хочу туда идти, – горестно прошептала Сара. – Я не знаю твою тетю. Я хочу остаться с вами.

– Тише! – предостерег ее Манфред. – Разбудишь папу и Хенни.

Он придвинулся ближе к ней и прижал палец к ее губам. Костер уже догорел, и луна зашла. Только звезды пустыни сияли над ними, большие, как огни свечей, на фоне черного бархатного полога неба.

Сара заговорила так тихо, что Манфред едва мог разбирать слова, хотя губы девочки находились в нескольких дюймах от его уха.

– Ты единственный друг, который у меня когда-либо был, – сказала она. – Да еще такой, кто учил меня читать и писать.

Манфред тут же почувствовал, как от этих слов на его плечи лег огромный груз ответственности. До этого момента он испытывал к девочке двойственные чувства. У него, как и у Сары, никогда не было друзей его возраста, он никогда не ходил в школу, никогда не жил в городе. Его единственным учителем был отец. Всю свою жизнь Манфред находился среди взрослых мужчин; рядом были его отец, Хендрик и грубые суровые мужчины. И никакая женщина не заботилась о нем и не проявляла к нему нежности.

Сара стала его первой подружкой, хотя ее слабость и глупость раздражали Манфреда. Ему приходилось ждать, пока она догонит его, когда они поднимались на холмы, и она хныкала, когда он бил по голове сома, умерщвляя его, или сворачивал шею жирному коричневому франколину, попавшемуся в силки. Однако она смешила его, и Манфреду нравился ее голос, когда она пела, – голос был тоненьким, нежным и очень мелодичным. И хотя ее раболепие иногда выглядело избыточным и чрезмерным, все же Манфред испытывал необъяснимое чувство блаженства, когда Сара была рядом. Она быстро училась, и за те несколько дней, что они провели вместе, она успела выучить наизусть алфавит и таблицу умножения от двух до десяти.

Конечно, было бы намного лучше, окажись Сара мальчиком, однако мальчик все же разглядел в ней кое-что интригующее… Запах и мягкость ее кожи озадачивали Манфреда. Волосы у Сары были очень мягкими, шелковистыми… Иногда он касался их как бы случайно, и Сара тут же застывала и не шевелилась под его пальцами, так что он смущался и почти бессознательно убирал руку.

Иногда Сара прижималась к нему, как нежный котенок, и странное удовольствие, охватывавшее Манфреда, было слишком непропорционально краткому прикосновению; а когда они спали под одним одеялом, Манфред мог проснуться среди ночи и прислушиваться к ее дыханию, а ее волосы щекотали его лицо.

Дорога до Окаханджи была долгой, тяжелой и пыльной. Они находились в пути уже пять дней. Но двигались только рано утром и поздно вечером. Днем мужчины обычно отдыхали в тени, а двое детей могли удрать в сторонку, чтобы поболтать, поставить силки или продолжить уроки Сары. Они не играли в какие-нибудь воображаемые игры, как могли бы проводить время другие дети их возраста. Жизнь обоих была слишком близка к грубой реальности. А теперь над ними нависла новая угроза – угроза разлуки, которая становилась все более близкой с каждой милей, оставленной позади. Манфред не мог найти слов, чтобы утешить Сару. Его собственное чувство неминуемой потери усугубилось из-за заверений Сары в ее дружбе. Она прижималась к нему под одеялом, и тепло ее худенького, хрупкого тела изумляло. Манфред неловко обнял ее за плечи, и мягкие волосы прижались к его щеке.

– Я за тобой вернусь.

Манфред не собирался этого говорить. И даже не думал ничего такого до момента, когда у него вырвались эти слова.

– Обещай мне! – Сара повернулась так, что ее губы оказались возле уха Манфреда. – Обещай, что вернешься и заберешь меня.