По воскресеньям влюбленные уходили бродить по Москве. Володя был в этом педантом: каждый раз выбирался новый, еще не изведанный уголок Москвы, который они (или только он?) предварительно изучали, и возвращались поздно вечером. Причем чаще всего пешком. Володя шутил, что исходил всю столицу вдоль и поперек. Через год или полтора после нашей первой встречи, в мае Володя пригласил меня в «Арагви». Как и Маяковский, он мог бы сказать, что сердцем грузин, хотя и русский. В тот вечер для меня открылась еще одна сторона друга. Он не просто заказывал блюда, он колдовал над меню. Попросил сациви без костей и, что удивительно, ему-таки принесли это блюдо. Когда мы с моей мамой через полгода зашли в «Арагви», официант на аналогичную просьбу сухо ответил, что сациви без костей не бывает. Выбранные Володей закуски, травы, мясо, вина точно гармонировали друг с другом. В дальнейшем, когда Володя, защитившись, уехал из Москвы, он несколько раз приезжал именно в мае, на свой день рождения. И мы неизменно посещали «Арагви».

Жизнь надолго нас разлучила. Я знал, что Владимир Петрович стал профессором, доктором наук, возглавляет кафедру в Иркутске, работает над книгой о Достоевском. Изредка, оказавшись в Москве проездом, он звонил мне. Чаще дело ограничивалось поздравительными открытками к праздникам.

Но несколько лет тому назад я приехал в Иркутск и набрал номер телефона Владимирцевых. Договорились встретиться. Володя почти не изменился: такой же жизнерадостный, стройный, полный планов. Мы провели прекрасный вечер в воспоминаниях и обсуждении грядущего…И вдруг звонок и убитый голос Аллы: «Володи не стало!». В это было труцно поверить. Не верится и теперь. Он вошел в мою жизнь и уже не уйдет, пока я буду жив.

С тремя другими друзьями я тоже познакомился в аспирантуре. Алина Ревякина, дочь известного знатока драматургии А.Н. Островского, автора учебника по русской литературе 19 века, была аспиранткой моего шефа П.Д. Краевского, своего рода моей научной сестрицей, и поистине профессорской дочерью. Не в смысле избалованности (этого как раз совсем не было: семья Ревякиных жила скромно), а в смысле погруженности в науку. Алена (так ее звали и домашние, и друзья) была погружена в изучаемый ею романтизм, могла бесконечно говорить об А. Грине, писала сверхзаумные статьи (злые языки утверждали, что ее первый, университетский, научный руководитель профессор Г.Н. Поспелов иногда не понимал, что пишет его ученица). На каждой второй странице Алининой статьи цитировался Гегель. Однажды я сказал ей, что вот, мол, разница между магнитогорским вузом и МГУ, который Алена закончила: я еле осилил два тома «Эстетики» Гегеля, а ты цитируешь все четыре. На что она мне ответила не без смеха, что и двух не прочитала, но в конце четвертого тома есть предметный указатель. Им надо пользоваться. Я всё равно был посрамлен: значит, в МГУ этому учили, а у нас в пединституте – нет.

Библиотека им. В.И. Ленина

В отличие от меня Алина была заочницей и работала в знаменитом Московском архитектурном институте на кафедре русского языка для иностранцев. Заведовавшая кафедрой Анна Дмитриевна Вартаньянц тоже была нашей аспиранткой. Она поразила меня и своей красотой, и смелостью. Могла ругать в те времена непогрешимого Горького, могла спорить со своим научным руководителем С.И. Шешуковым и говорить ему такие крамольные вещи, которые никому другому он бы произносить не позволил. Позже я узнал, что столь же бесстрашно она могла не соглашаться с ректором своего института и критиковать проректора. За красоту и ум ей всё прощалось.