Летом Набоков засел за новый роман – «Отчаяние». А в конце октября он отправился в Париж, где планировались его выступления. Мысли о переезде приходили к нему все чаще, но Вера пока на это не соглашалась. В Берлине у нее был твердый заработок.

Владимир Сирин был встречен в Париже как литературная знаменитость. Его выступление состоялось на 5 rue Las Cases (Лас Кас) в так называемом «Социальном музее» («Musée Social»), в 7-м районе Парижа. Зал был полон. Писатели старшего и младшего поколений, журналисты и просто любители литературы с интересом ждали новую звезду. Сирин был в смокинге, одолженном у приятеля, но этого никто не знал, и выглядел он, стройный, спортивный, очень элегантно и держался просто. Он всегда начинал свое чтение со стихов. Так было и в тот раз. Каждое стихотворение прерывалось аплодисментами. Он читал наизусть, скорее как актер, чем как поэт, очень выразительно, и о нем ходила слава как о талантливом чтеце.

За стихами следовал рассказ «Музыка», а после перерыва – первые две главы нового романа «Отчаяние». Вечер прошел с большим успехом.

В Париже Владимир перезнакомился с русским и французским литературным и издательским миром. Он почти ежедневно бывал у Фондаминских и даже какое-то время ночевал у них. Там же он познакомился с Александром Керенским, с Марком Вишняком и Вадимом Рудневым, редакторами «Современных записок». Сирин побывал в «Последних новостях», подружился с Марком Алдановым, чей «проницательный ум и милая сдержанность»[114] высоко ценились им, Ниной Берберовой, недавно бросившей В. Ходасевича, встретился с друзьями отца, Павлом Милюковым, Александром Бенуа. Вот как вспоминает об этом Нина Берберова: «В “Последних новостях” он в те годы был гостем. Когда приезжал из Берлина, кругом него были люди, восторженно его встречавшие, люди, знавшие его с детства, друзья Владимира Дмитриевича (его отца, одного из лидеров кадетской партии в Думе), русские либералы, Милюков, вдова Винавера, бывшие члены Петербургской масонской ложи, дипломаты старой России, сослуживцы Константина Дмитриевича (дяди Набокова), русского посла в Лондоне… Для всех этих людей он был “Володя”, они вспоминали, что он “всегда писал стихи”, был “многообещающим ребенком”, так что не удивительно, что теперь он пишет и печатает книги, талантливые, но не всегда понятные каждому (странный русский критический критерий)»[115].

Длинный ряд новых лиц состоял из писателей Михаила Осоргина, восхищавшегося талантом Сирина, Бориса Зайцева, хранившего обиду на него за жестокую рецензию, Александра Куприна, чья проза Сирину нравилась. «В тридцатых годах помню Куприна, – писал Набоков в «Других берегах», – под дождем и желтыми листьями поднимающего издали, в виде приветствия, бутылку красного вина»[116]. Но особенно близко он сошелся с Фондаминским, Алдановым и Ходасевичем, к которому ездил знакомиться на окраину Парижа в его тесную темную квартиру. На встречу с Сириным Ходасевич пригласил молодых поэтов: Нину Берберову, Юрия Терапиано, Владимира Вейдле, Валерия Смоленского. «Я сошелся с Ходасевичем, – вспоминал Набоков, – поэтический гений которого еще не понят по-настоящему. Презирая славу и со страшной силой обрушиваясь на продажность, пошлость и подлость, он нажил себе немало врагов. Вижу его так отчетливо сидящим со скрещенными худыми ногами у стола и вправляющим длинными пальцами половину “Зеленого капораля” в мундштук»[117]. Нина Берберова в мемуарах приводит разговор Сирина и Ходасевича: «Оба раза в квартире Ходасевича (еще недавно и моей, а сейчас уже не моей) в дыму папирос, среди чаепития и игры с котенком происходили те прозрачные, огненные, волшебные беседы, которые после многих мутаций перешли на страницы “Дара”, в воображаемые речи Годунова-Чердынцева и Кончеева. Я присутствовала на них и теперь – одна жива сейчас, свидетельница этого единственного явления: реального события, совершившегося в октябре 1932 года (улица Четырех Труб, Биянкур, Франция), ставшего впоследствии воображаемым фактом…»