В доме, в котором проживают Щеголевы на улице Жуковского, отведено особое помещение для паспортной комиссии. В первой комнате расставлены колченогие стулья для ожидающих своей участи жителей дома, во второй решается их судьба.

Щеголевы втроем ждут своей участи. Папа свое уже получил. Они видят через открывающуюся дверь членов высокой комиссии, к которым робко, как забитые и бесправные рабы, направляются обыватели. По всей видимости, работники комиссии мобилизованы на это грязное и незаконное дело из рабочих ленинградских предприятий. Конечно, все мобилизованные проверены и перепроверены до десятого колена, все они благонамеренные и благонадежные пролетарии и крестьяне. При оценке их умственных способностей, грамотность и культура в расчет не принимались.

Ожидающие видят двух вершителей судеб, сидящих за отдельными столами, – одного более приятного и интеллигентного, вежливого и обходительного и другого – простака с самым неказистым видом. Кажется, что он явился сюда из темной подворотни или из ближайшего околотка. Щеголевы шушукаются и молят Бога о том, чтобы попасть к «интеллигентному». Но Бог рассудил иначе, ему виднее, и Щеголевы скоро убеждаются, что им уготовано посетить «околоток», где их наверняка встретит оголтело враждебное отношение.

Вот они рассаживаются около стола судии и кратко повествуют о своих горестях, о том, что отец случайно влип в неприятное дело, отбывал небольшой срок (об этом в ЖАКТе досконально известно), а сейчас живет вдали от семьи, в которой все работают.

Говорят только правду, но несколько смягчая ситуацию и приятно улыбаясь. Приятно, но не заискивающе!

«Судья» слушает их хмуро, задает скупые вопросы. Выслушав, он молчит, потом изрекает:

– М-да, сложный вопрос, имеются аргументы и «за» и «против» вас. Вот что, граждане, надо посоветоваться, обмозговать ваш вопрос…

– Да-да, посоветуйтесь, – Екатерина Константиновна выступает здесь в роли главы семьи, – только, пожалуйста, учтите всю нашу трудовую деятельность, и то, что мои сыновья учатся и работают.

Мама умоляет, но ей ясны подлость и беззаконие всей этой архигнусной трагикомедии, в которой бесовская камарилья палачей безнаказанно измывается над своими согражданами ничем не запятнавшими свою совесть.

Судия смотрит в угол, просит выйти и подождать окончательного решения.

Щеголевы в отчаянии выходят. Кто-то в кулуарах, видимо более разумный, чем пешка в косоворотке, все же сообразил, что выгонять из города трех совершенно невинных, к тому же работающих людей было бы не только преступлением, но и явной глупостью. Ведь с кадрами стало не густо. Одним словом, дело на сей раз решилось в пользу несчастных изгоев, и паспорта им дали. Они остались в Ленинграде. Но надолго ли?!

Властьимущих глупцов хватает везде с избытком…

Наверно со времен паспортизации у молодых Щеголевых появились на голове серебряные нити, а мама совсем побелела.

Вскоре после этого «великого демократического акта», гордо нося в кармане «молоткастый и серпастый», как вопияли некоторые горлопаны от поэзии, Щеголев стал встречать людей, которые скороговоркой молили:

– Помогите лишенному паспорта, высланному из Ленинграда.

Подавали им много, а затем подавать перестали, так как просители исчезли…

Получив вожделенный документ, Владислав с чистой совестью решил поступить в ВУЗ и действительно поступил. Но, как и все в окружающей его жизни, такое мероприятие оказалось не простым делом и окончилось тоже не просто.

На поступление в институт, надо сознаться, сильно подвинула работа на нелюбимом химическом заводе. Завод имеет для юноши лишь одно притяжение – Катю Балкову, но и она вращается где-то на периферии его сознания. Раздумывая о своем будущем, Владислав все больше убеждается, что химия не его конек. Он явно тяготеет к изобразительному искусству, даже к искусству кинематографа, к людям связанным с творческим поиском, вдохновением.