В последний день я закрыла раздвижные двери в нашу палату и присела рядом с ним на край больничной койки. Я водила тающим лакомством по его губам. Целая вечность с поцелуями этих губ принадлежала мне. Потом я поцеловала его в лоб и, когда выпрямилась, увидела, что кусочек растаявшего мороженого попал ему на язык. Он не отрывал от меня взгляда. Я тоже лизнула замороженный сок. Он улыбнулся. Мы делили приятный момент, как делали это в самом начале, когда он шептал мне на ухо после занятий любовью: «У меня неутолимая жажда твоей любви, любви к твоему телу и душе». И затем его не стало.

Его смерть стала еще одним событием, перевернувшим мою жизнь. Вся сила, которую я получила от него как женщина, мать и любимая, увяла мгновенно и полностью. Это словно быть выброшенной на острые скалы во время отлива брюхом кверху в полдень самого жаркого и солнечного, самого длинного дня самого длинного года твоей жизни. Казалось, не было дна у моих страданий, не было выхода – только вперед. Сквозь тьму, одиночество и острую нехватку его прикосновений. Но это было мое последнее обещание ему, и оно привело меня месяцы спустя, отчаявшуюся в поисках лучика света, к этому фруктовому саду в самом сердце Средиземноморья.

Прогудел последний удар церковного колокола, а я держала шкатулочку с прахом в руке. Amore, l’ho fatto – я сделала это. Я привезла нас так далеко. Я вышла из машины.

Садившееся солнце напомнило мне о нашей первой совместной поездке по Сицилии, когда мы забрались в самые глухие ее уголки. Кроме гор, коров, мужчин верхом на ослах и бесчисленных оливковых зарослей, смотреть было не на что. Мы не могли поймать радиоволну, поэтому в итоге много часов подряд разговаривали, изредка умолкая, пока наш миниатюрный «Фиат» преодолевал проселочные дороги с бесконечными спусками и подъемами. Я помню, что еще одним пассажиром нашего автомобиля был полуденный солнечный свет, наблюдавший за движением двух жизней. И теперь, когда я наконец выбралась из машины и выпрямилась, солнце снова было мне свидетелем. Земля под ногами казалась слегка рыхлой.

Передо мной возвышались большие железные ворота с колоннадой по бокам, сооруженной из спрессованной земли, глины и булыжников, уложенных друг на друга. Это создавало хоть и впечатляющий, но простой деревенский вход. По другую сторону от этого входа простирался забор из колючей проволоки, установленный поверх каменной подпорной стены. Она отделяла семейные владения от дороги. Я бросила взгляд на забор и немного прошлась вдоль периметра в надежде отыскать вход попроще, но такового не было.

Неожиданно утомившись, я присела на груду камней, которая образовывала импровизированную подпорную стену, и уставилась на городок внизу. Мне были видны купол церкви и поля за ним, стремительно переходившие в аллею, ведущую к морю. Затем я услышала шум приближающегося трактора вдалеке. Мне не хотелось в тот момент быть увиденной, я не хотела объяснять проезжающему по дороге мимо фермеру, который возвращался домой с жатвы, почему я стою возле заброшенных владений. Хуже того, я не хотела, чтобы до городка долетело хотя бы одно слово о том, что чернокожая американская женщина была замечена в месте, куда никто больше не ходил. Поэтому я встала и ускорила свой шаг. Я отчаянно искала осыпавшиеся из-за дождя или сползания почвы камни, чтобы пролезть через них и попасть внутрь. Я могла бы попытаться найти то место, где прошлым летом мы рвали с дерева персики и Саро поднял вверх нашу дочь, чтобы она могла достать самый близкий к солнцу фрукт.

На Сицилии любовь, правда и скорбь – непростые понятия. Каждое из них уходит так же глубоко, как корни оливковых деревьев, которыми много столетий усеян этот остров. Тайны часто уходят даже глубже. То, что я собиралась сделать, было не только тайной, технически это, скорее всего, было даже незаконным. В сельской Сицилии кремация настолько редка, что практически не существует. Несколькими неделями ранее уже состоялось официальное погребение на местном городском кладбище. Развеять же прах, даже небольшую его часть, где-нибудь еще помимо кладбища, вероятно, являлось нарушением и религиозных, и гражданских законов. Но моя жизнь выходила далеко за рамки условностей, пока я карабкалась по камням в попытках попасть внутрь.