Вопрос Лену немного удивил. Будь это кто другой – Лена бы и отвечать не стала или перевела бы разговор на другую тему. Но здесь и сейчас находились все свои, от которых скрывать нечего. Поэтому она выключила воду и повернулась.

– Нет. А кого мне искать? Да и для чего?

Она пожала плечами.

– Правильно. – Анжела появилась на кухне с новой порцией посуды. – А то на груди поплачется, потом только на жалость будет давить и деньги сосать. Типа меня так совесть мучит, что аж выпить хочется. Давай, дочурка, спасай грешную душу.

Лена чувствовала, что вопрос был задан не просто так. Она видела, как переживает бывший педагог. Как постукивает пальцем по кружке, стоящей на столе. Захотелось даже подойти и обнять ее. Но тогда она, скорее всего, ничего не скажет. А ей явно было что сказать. И Лена терпеливо ждала. Молча, но глядя прямо в глаза с невысказанным вопросом. Хотелось поторопить. Лене всегда не нравилась эта манера – создать интригу и молчать. Раз уж начала говорить – договаривай. Мы не герои индийского фильма. Видя, что Татьяна Петровна нервничала и не решалась, девушка решила все-таки подтолкнуть ее:

– Вам что-то известно? Если да – не молчите. Если это был риторический вопрос, то не стоит за меня волноваться. Невозможно скучать по тому человеку, к которому никогда и не было привязанности.

Глубоко вздохнув, женщина подняла глаза. Анжела стояла в дверном проеме и переводила любопытный взгляд с одной на другую.

– Ну?! – Молча ждать – это точно не про Анжелку, что она еще раз и подтвердила. И это сработало.

– В общем. Если по инструкции, то я не имею права тебе говорить. Но и молчать не могу. И так сколько смотрела на тебя, думала. А вдруг вернется?

– Кто?

– Лет пятнадцать назад, точно сейчас не вспомню. Заходила к нам женщина. Мы ее никогда не видели до этого.

– В смысле заходила? А как ее пустили? – сработала Ленкина недоверчивость.

– Ну, ты не сравнивай. Это сейчас все под семью замками и охрана. Ты вспомни, когда вы маленькими были. Тогда и забор-то был такой, условный. Никаких камер, домофонов. Открыла калитку и прошла. Вы тогда на тихом часе были. А мы как раз стояли в коридоре, не помню, о чем-то разговаривали. Там с нами была и сама Степанида Ивановна. Помнишь ее?

– Конечно, – радостно вмешалась Анжелка. – Она классная директриса была. Не то что нынешняя. Противная.

– Так вот, эта женщина заходит… С причесоч-кой, кстати. Тоже невысокого росточка, как и ты. Одета недорого, но видно, что аккуратная. Я так хорошо ее запомнила… – Бывшая воспитательница замолчала, снова погрузилась в свои мысли.

– И? – нетерпеливо поторопила Лена.

– И. Она сначала озиралась. Нам еще показалось, что она ищет кого или, наоборот, прячется. Степанида Ивановна ей крикнула, что здесь режимное учреждение и здесь нельзя находиться. А та подходит. Я, говорит, за дочкой. Мы спрашиваем – за какой?

Лена начала чувствовать, что ноги отказываются слушаться, становятся ватными. В глазах помутнело. Она никогда не задавала вопросов о маме. Смысл? Если та бросила ее в роддоме, как щенка. Даже данные свои отказалась предоставлять. Просто сбежала.

Девушка стояла и понимала, что еще немного, и слезы просто сами начнут выливаться наружу. Она столько лет убеждала себя, что ни на кого не держит обиды. Потому что и не на кого было. А тут вдруг выясняется, что есть на кого. Все, что ей, еще маленькой девочке с огромными карими глазами, тогда рассказывали, так это то, что мать ее ехала в поезде, без билета. Очень уж просилась до Краснодара. Пожилой проводник сжалился. А у нее в пути схватки начались, пришлось в Мясногорске вызывать скорую. И если мать – та, что ее зачем-то девять месяцев носила, а потом просто бросила и сбежала, лишь написав, что «девочку зовут Леночка Невинная» (до сих пор, кстати, непонятно: это реальная фамилия или многозначительный намек), то проводник, посторонний дядечка, звонил в больницу и спрашивал, как малышка. Говорили, что он даже плакал в трубку, когда узнал, что мать кукушкой оказалась. Но это уже из области городских легенд, которые никто не опровергает, но и не подтверждает.