Братья быстро возмужали. Один за другим они уходили на службу императору, как и сыновья Эвелгара. В отличие от отцов ни те, ни другие не скрывали своей ненависти к семье соседей. Быть может, всё дело в этом. Сначала погиб – Эрлэс, потом – Вэлдер, за ним – старший, Киэн, и почти сразу – самый любимый из моих братьев Террион. Мой милый Терри.

Мама замолчала, её тень промокнула глаза передником. Отец тут же обнял её, но она отстранилась, чтобы продолжить:

– Да, мои братья погибли, а отец сначала чуть не сошёл с ума, впав не то что в уныние, в отчаяние. Он не находил себе места, метался по опустевшему дому. Ветер хлопал дверьми, заставляя нас с прислугой вздрагивать. Это было страшно. Я выплакала все глаза. А потом отец вспомнил про меня и решил, что я его последний шанс, что я смогу поднять его на пьедестал, утолить его ненасытное эго и закрыть выросшие долги. Он скрывал это, но я догадывалась, что мы почти разорены. Ведь он даже забрал у меня всё, что подарили мне на прощание братья. Чтобы спасти нас, мне нужно было просто выйти замуж. По протекции меня отправили во дворец и приставили фрейлиной к принцессе. Стоит ли говорить, что дочь Эвелгара – Сэлие, его шестой ребёнок (ещё один проигрыш отца), вскоре тоже была там.

Мои манеры произвели впечатление, и принцесса полюбила меня, как сестру, мы стали очень близки. А потом… я помню смутно. Как-то на прогулке, мы уединились в парке. День был до того жаркий, что плавился воздух, а платья с корсетами казались сущим наказанием. Принцесса, обмахиваясь веером, уснула на качелях, а я смиренно ожидала её пробуждения. Кто-то из слуг подал нам напитки. Я взяла большой бокал и выпила принесённый нектар.

Почти сразу меня тоже потянуло в сон. Я упала, не дойдя до скамьи. Жара была невыносимая.

К вечеру, уже в своих покоях, мне стало совсем дурно. Болел живот, и я лежала в поту, не в силах позвать на помощь. Утро встретило меня прохладой, жар спал и можно было бы всё забыть, если бы не пятно. Уродливое, оно появилось внизу живота чернильной меткой и привело меня в ужас.

Отец тут же забрал меня домой и вызвал лекаря, но тот лишь, протерев платком вспотевшую лысину, развёл руками.

– Проклятия медицине не подвластны. Я могу лишь обезболить, – он, подняв брови, перевёл взгляд с отца на меня.

– Не нужно, – испуганно, с трудом осознавая услышанное, произнесла я.

За молчание ему заплатили больше, чем за осмотр. А потом пришла какая-то женщина. Не знаю отчего, но от её взгляда мне стало не по себе. Лицо её было до того белым, что походило на маску, волосы сбиты в пряди, спутаны в лохматые косы. Глаза были круглые, жабьи, взгляд пронизывающий, черты лица острые, нос, губы тонкие, какие-то птичьи. На щеке два косых шрама крестом. На ней был несуразно яркий, какой-то шутовской, наряд. Знаете, я узнала бы её даже сейчас. И эти тонкие руки с холодными пальцами, от прикосновений которых я едва не вскрикнула. Она же зацепила пятно ногтем, больше похожем на коготь, и принюхалась:

– Тухлятинка. Скоро начнёт гнить, – скрипучим неприятным голосом сказала она словно самой себе и обернулась к отцу. – На что похоже?

Он приблизился и уставился на пятно, удивился, что не замечал этого раньше.

– Голова рыбы? – воскликнул он.

– Мурены, – женщина потеряла к нему интерес и снова повернулась ко мне. – Радость моя, кто-то наложил на тебя проклятье. Не знаю, кому ты перешла дорогу, но проклятье такого уровня почти невозможно снять.

– Что со мной будет? – цепенея от ужаса, спросила я, пытаясь прикрыться.

Гостья скривилась в усмешке:

– Я приготовлю вам мазь. Если ей не мазать, пятно может расти и даже начать гнить. Успокойся. Ты не умрёшь, но не сможешь иметь детей. Проклятье будет причинять тебе боль.