– Билет № 13! – торжественно произнесла я и расхохоталась во всё горло.

Если бы я расхохоталась при виде любого другого номера, члены комиссии, вероятно, решили бы, что у меня истерика на почве сильного волнения, а так они только переглянулись, и математичка спросила:

– Что, Неверова, в приметы верите? Для вас этот номер счастливый?

– Да, счастливый, – ответила я, а про себя решила, что всё-таки я ужасно везучая, и миллион раз поблагодарила Жеку за его навязчивость.

Свежеприобретённые знания о тангенсоидах с котангенсоидами вылились в твёрдую пятёрку, завершив тем самым моё успешное окончание средней школы с производственным уклоном.

Выпускной вечер, несмотря на оригинальное платье собственного дизайна в мамином великолепном исполнении и австрийские туфельки на шпильках, присланные по такому случаю тетей Галей из Ленинграда, запомнился мне только тем, что Витя не обращал на меня никакого внимания и ни на один танец не пригласил. Чтобы хоть как-то почувствовать его близость, я подсела к его младшей сестрёнке Машеньке, которую на вечер привела Витина мама – одна из активных устроительниц банкета с разрешённым шампанским и дефицитным сервелатом.

Не помню, о чём мы с Машенькой говорили, да, это и неважно. Важно то, что я как бы невзначай прикоснулась к её руке, и меня обдало приятным теплом – как будто это была рука любимого. Конечно, такой уж слишком опосредованный контакт с Витей удовлетворить меня не мог, поэтому настроение моё к середине вечера безнадёжно испортилось, да ещё непривычные к непомерно высоким каблукам ноги запросили пощады. Я переобулась в предусмотрительно захваченные с собой старые туфли – пусть хоть ноги не страдают.

Решение стать художником автоматически избавило меня от необходимости серьёзно готовиться к вступительным экзаменам. Рисование – это, ведь, не физика или математика, чего к нему готовиться? Понаслышке я знала, что в Москве есть, по крайней мере, два высших художественных училища – Строгановское и Суриковское. Перед отъездом я порылась в немногочисленных своих работах, отобрала несколько рисунков карандашом, пару акварелей и один портрет сестры, выполненный папиной пастелью, и с наивной лёгкостью провинциалки решила, что вполне готова к покорению Москвы.

В столицу мы полетели с папой. Мама не решилась отпускать меня одну, хотя ещё в девятом классе на зимних каникулах я самостоятельно летала к тёте Гале. Возможно, она хотела, чтобы меня кто-то поддерживал во время вступительных экзаменов, а может быть, приставила папу беречь мою девичью честь вдали от дома.

За два года до моего вояжа в Москву Жанна ездила поступать в Ленинградский университет одна, без сопровождающих. Там она провалилась на первом же экзамене, получив двойку по математике. Через пару дней после её возвращения позвонил молодой человек. Трубку сняла мама.

– Милу, – потребовал он, не поздоровавшись.

Мама приподняла одну бровь, посмотрела на меня с укоризной и сказала:

– Тебя.

Я подошла к телефону.

– Милка, привет! Когда встретимся? – услышала я незнакомый голос.

– Простите, кто вы?

– Ты чё, не узнаёшь? Забыла, как мы с тобой в Питере лизались?

Ну, Жанка-поганка! Назвалась моим именем (тогда зачем номер телефона давать?) и оторвалась вдали от дома почти по полной программе. Почему почти? Потому что этот телефонный незнакомец с места в карьер заявил:

– Ну, когда же, наконец, ты мне дашь?

Его наглость меня просто взбесила. Мою романтическую натуру покоробила не столько его просьба, сколько сама формулировка: «дашь!». Выражение «отдашься», в котором хотя бы есть намёк на то, что девушка отдаёт себя всю – в смысле и душу и тело, ещё можно было бы простить, тогда как «дашь» предполагает передачу в пользование одного тела, и даже не тела целиком, а только его определённой части. Это уж слишком!