– Катерина, иди сюда!

– Ну, что ещё?

– Я думаю покрасить только снаружи.

– Как это только снаружи?!

Я вижу, что папа уже слегка заводится, но старается отвечать спокойно:

– Потому что внутри нормально покрашено.

– Да какой, нормально! Крась и внутри и снаружи.

Папа в сердцах бросает кисть на швейную машинку. Мне, как всегда, папу жалко, я на его стороне:

– Мама, ты, наверное, не поняла. Папа имел в виду не красить внутри между створками. Там и так хорошо прокрашено!

Вижу, что мама поняла свою ошибку – она, действительно, подумала, что он хочет покрасить окно только со стороны улицы. Казалось бы – согласись, что не так поняла, и инцидент будет исчерпан. Но не тут-то было! Чтобы мама признала свою неправоту! Да ни за что!

– Всё я прекрасно поняла! Пусть красит везде!

Я чувствую, что сейчас взорвусь:

– Мама, ну, зачем внутри красить! Ты же сама видишь, что неправа! – кричу я, негодуя и заливаясь слезами.

– Мне будет неприятно, если он внутри не покрасит! – изрекает мама.

Ну, это уж слишком.

– Ты просто упрямая хохлушка! – воплю я и выбегаю из комнаты.

За «хохлушку» мама меня не ругала – это и было её признанием своей неправоты.

А однажды, это было в том году, когда в космос полетели два космонавта, Беляев и Леонов, мы с мамой поспорили, доведя друг друга до белого каления:

Я обратила внимание на то, что в газете «Правда» на одной фотографии Леонов сидит слева, а Беляев справа, подписана же фотография была наоборот – Беляев и Леонов:

– Смотри, мам, это Леонов, а это Беляев, а подписано наоборот.

– Почему наоборот? Правильно подписано.

– Да нет, посмотри же – на отдельные портреты. Вот Леонов, а вот Беляев, а на этой фотографии Леонов слева, а не справа!

– Ничего подобного! Если написано сначала Беляев, значит слева Беляев!

– Мама, неужели ты не видишь! Посмотри у Леонова ухо такое, а у Беляева такое. Теперь посмотри здесь! Носы сравни! Неужели ты не видишь, что это Леонов, а не Беляев?!

– Ничего подобного, это Беляев!

Я продолжала проводить сравнительную экспертизу, привлекая в качестве доказательства фотографии космонавтов из «Комсомолки» и «Известий», но мама упорно отказывалась признать очевидное. Спор наш так и остался неразрешённым ко взаимному неудовлетворению. Я, конечно, могла и не спорить по такому ничтожному поводу – мудрый человек на моём месте так бы и поступил, но, такой уж у меня характер: не терплю, когда чёрное называют белым. Бывает, конечно, что и я эти цвета путаю, но сказать оппоненту «ты прав» мне всё-таки легче, чем маме. Недаром я хохлушка только наполовину.

Кстати, много позже в книге про Есенина я увидела фотографию, на которой слева сидел Мандельштам, а справа стоял Есенин, а под фотографией была подпись: «Сергей Есенин и Осип Мандельштам». Я показала фото маме, и спросила:

– Мама, где здесь Есенин?

– Что я Есенина не знаю? Вот он! – ответила мама.

– Неправильно. Читай подпись. Это должен быть Мандельштам.

Мама всё поняла и со смехом сказала:

– Да я тогда сразу же поняла, что ошиблась, но признаться в этом не могла.

Папа, который слышал наш разговор, выразительно посмотрел на маму и промолчал, а я сразу же вспомнила «оконную» эпопею, но тоже промолчала, хотя мне очень хотелось вставить ей это лыко в строку. А промолчала я вот почему.

За неделю до этого наша семья чуть не распалась. Был субботний вечер. Папы дома не было – он консультировал заочников. Мы с Жанкой уговорили маму пойти в кино. Новый кинотеатр «Целинный» находился совсем рядом, напротив нашей школы, то есть в пяти минутах ходьбы через скверик. В кино мы сходили, а когда вернулись домой, мама молча стала собирать папины вещи и складывать их в чемодан. Бабушка засуетилась, заволновалась: