После летних каникул Саши в классе не оказалось. Наверное, они переехали, и родители перевели его в другую школу. На этом наша любовь и закончилась.

Через много лет мы с Сашей встретились. Он, как и я, поступил в институт иностранных языков на английский факультет. Узнала я его только по фамилии, потому что внешне он сильно изменился, и от его былой, настоящей, или мною нафантазированной красоты ничего не осталось. Я даже сначала подумала, что, может быть, этот парень просто полная тезка моей первой любви. Он меня тоже узнал и, возможно, тоже по фамилии, но мы не только не попытались вспомнить о своих взаимных чувствах, а даже сделали вид, что раньше никогда и знакомы-то не были. Наверное, в восемнадцать лет мы оба ещё не оторвались от детства настолько, чтобы смотреть на него отстранённо.

Кроме потери любимого, меня ждало ещё одно серьёзное разочарование: Софья Александровна ушла на пенсию, и её заменил молодой учитель Михаил Михайлович.

Михал Халыч, так мы его прозвали, был полной противоположностью Софьи Александровны. Можно сказать, они были антиподами. Она – пожилая, очень полная и невысокая женщина с умными глазами и тихим голосом, была для нас олицетворением доброй бабушки. Он – молодой, худой, высокий и громкоголосый мужчина с колючими глазками, вспыльчивый и нетерпеливый. Переварить такой контраст нам было не по силам.

Неудивительно, что новому учителю ничего не прощалось. Однажды, например, Михал Халыч на доске написал какое-то слово с ошибкой, чем вызвал взрыв смеха у всего класса. Он покраснел, стёр неправильно написанное слово, а потом схватил линейку и сильно хлопнул ею по первой парте. Все притихли, но с этого момента путь к нашим сердцам для него был заказан навсегда.

Несмотря на то, что меня на уроках рисования Михал Халыч всегда хвалил, и за «речки-берёзки» ставил огромные, на пол-листа пятёрки красным карандашом, я его благосклонность не ценила, и своё презрение выражала фигой в кармане в виде высунутого языка. В спину.

Мы скучали по Софье Александровне и одновременно обижались на неё за то, что она нас бросила. Желания учиться у меня поубавилось, но всё равно в школу я ходила с удовольствием: не могла и дня прожить без своей закадычной подруги Ляльки Сайфутдиновой.

С Лялькой мы встречались не только в школе. Я часто бывала у неё, и даже оставалась ночевать. У них была трёхкомнатная квартира в двухэтажном доме со всеми удобствами, что мне очень нравилось.

Позже у Сайфутдиновых появилась машина «Москвич» номер восемь и дача. Несмотря на явное различие в нашем достатке, я не чувствовала никакой ущербности, и Ляльке не завидовала. У подруги моей была своя, отдельная комната, а нам с сестрой приходилось спать не только в одной комнате с родителями, но и в одной постели, однако такое «социальное неравенство» меня нисколько не смущало. Просто, благодаря наличию у Ляльки автономного пространства, я у неё бывала чаще, чем она у меня.

Мне и в голову не могло прийти, что Лялька обращала внимание на разницу в финансовом положении наших семей, но я ошибалась. Правда, поняла это только в шестом классе. К новому учебному году родители купили мне индийские туфли-лодочки за 18 рублей. По тем временам это был царский подарок, и я пребывала на седьмом небе от счастья. Сентябрь был жарким, и на линейку мне велели идти в старых сандалиях, а Лялька пришла в новеньких индийских лодочках. Увидев её обновку, я радостно воскликнула:

– И мне такие же купили!

– Этого не может быть, – остудила мой восторг Лялька.

– Почему!? – удивилась я.

Меня возмутил не столько смысл её высказывания, сколько то, что она заподозрила меня во лжи.