Лида поняла, что чудес не бывает и совпадения случайностей тоже. Всё говорило о том, что друг Петра не врал, её любимый, самый первый мужчина в её жизни, которому она собиралась стать верной женой и матерью его детей, казачат и девчат, маминых помощниц – видимо не судьба.

«Но почему так и почему с ней? Ведь живут годами нелюбимые и даже детей рожают, но живут. А тут, казалось, что свершилось невероятное – первая, настоящая любовь и счастье, не успевшее улыбнуться им, двоим влюблённым, оборвалось так же внезапно, как и свалилось с неба тем летним теплым вечером с падающей звездой. Ну почему так?» – Лиде казалось, что её жизнь оборвалась, как нить в челноке швейной машины и вместе с ней прервалась строчка, которая возможна только тогда, когда две нити связываются в единую прочную цепочку, благодаря тому-же челноку.

Её и Петю связал судьбой южный город Ростов и разлучил он же. Вот такова она судьба-злодейка. Хотелось верить в обратное, но не было ни одного факта, который говорил в пользу ошибки. Ошибки быть не могло. Петя не мог, ради своего счастья совершить страшный обман. И снова мысль о том, почему письмо пришло из оккупированного Матвеева Кургана, и что Дмитрий мог там делать, и в качестве кого, не покидала Лиду. Ну не свататься же он приезжал?

– Лида, что? Что случилось? Что там, а? – Симона, в буквальном смысле трясла Лиду, обхватив двумя руками за плечи, а когда догадалась о причине расстройства и страданий девушки, после прочтения записки, начала сама себя проклинать, – ну кто меня за язык тянул, что я вспомнила об этой записке. Я же думала, наоборот, что оно тебя порадует, ведь не похоронка же и на тебе…

Лида чуть отошла и с мученически-добродушной улыбкой, и с отрешенным взглядом все же посмотрела на женщину, до полусмерти перепуганную тем, что она причастна к трагедии, успокоила тётю Симу:

– Всё хорошо. Надо верить, что всё хорошо будет. И почему должно быть обязательно плохо? Сколько горя уже людям война принесла, может уже и хватит на этом. Он же жив, да, тётя Сима? Он же мне обещал, а значит, умри, но исполни! Ой, что я говорю? Нет-нет! Он жив, я хочу, чтобы он был живой. Как же я без него. Я же каждый день в далёком краю о нём думал. Я ждала с таким нетерпением дня нашей встречи. Я буду ждать, тебя, Петя! Спаси и сохрани, Господи! – последние слова Лида произнесла, подняв голову вверх и сложив руки ладонями у лица, прикрыв глаза.

Сердобольная женщина, Серафима Григорьевна, повидавшая уже столько горя, что им можно было запрудить реку Дон в районе разбитого бомбежками и взорванного железнодорожного моста, начиная с Гражданской, на которой мужа потеряла, а на этой уже и сына и племянников, и соседей оплакивала с матерями погибших и расстрелянных здесь же, в Ростове, в Змиёвской балке, а сколько людей пришлось извлекать из развалин, сейчас поняла свою оплошность. Да, собственно, как она могла знать, что записка от молодого человека не обрадует, а наоборот, так расстроит девушку.

– Вот, старая дура! А может жив твой соколик, а? – с надеждой уговаривала девушка и пытаясь сама в это поверить Симона.

– Конечно, жив! – теперь уже расстроенную женщину успокаивала девушка, пять минут назад «убитая» горем, но взявшая себя в руки, – раз он обещал, то непременно выполнить обещание.

Лида поселилась в общежитие с Верой Протасовой и Леной Каракич, с которыми были неразлучны уже три года и до войны, и в эвакуации и сейчас. Вечерами вспоминали мирную счастливую жизнь, девчонок, Катю и Таню, которые ушли на фронт уже из Ашхабада и их боевой путь начинался в Сталинграде. А Клава Ситникова нашла своё счастье в Ашхабаде, вышла замуж и осталась там жить.