– Прощайте, бра-а – атцы-ы! – успел ещё крикнуть Петька уже из строя, как раненый капитан уже дал команду:

– На – пра-а – во! – и сборная колонна направилась куда-то вдоль берега.

Не успели оправиться от первого налёта, как к переправе вновь направились немецкие самолёты. На этот раз два из них всё утюжили и утюжили то место, где стояла зенитная батарея, до тех пор, пока Кузьма не увидел, как разлеталось клочьями в стороны то, что только что было зенитками. Остальные снова принялись за переправу, но доставалось и танкистам, санитарным машинам, тракторным тягачам с пушками, что пытались уйти как можно дальше от этого страшного места, укрыться в лесочке, что находился недалеко.

– Командир, а патронов-то нет! – разъярённый стрелок-радист Павлик Назаров сидел на броне, матерился, махал сжатыми кулаками, орал куда-то вверх, туда, где безнаказанно проносились вражеские бомбардировщики. – Да что ж это такое? Да как же так, команди-и – ир?

Кузьма смотрел на подчинённого, и его самого распирало от осознания личного бессилия, от нахлынувших вдруг вопросов, на которые ни он сам, ни кто-то другой не могли дать объяснений, и потому самому снова хотелось тоже закричать, заорать благим матом в ответ на ту вакханалию, что творилась на его глазах.

Очередная бомба накрыла резерв командира роты во главе с лейтенантом Шкодиным. Политрук Замятин катался по земле, и вдруг затих, неестественно изогнувшись.

И танки горели. Их танки КВ горели! Горел командирский танк, который не успел выехать с огромной воронки на краю болота, застрял там, а сейчас горел. Из открытых люков в спешке выпрыгивали члены экипажа, бросались на землю, пытаясь сбить с себя огонь.

Не думая, Кузьма слетел с брони, кинулся к командирскому танку. Там, наклонившись над люком, стрелок-радист пытался кого-то вытащить, но ему это не удавалось, поскольку промасленная одежда на нём дымилась, а в районе поясницы уже и пыталась гореть открытым пламенем.

Схватив в охапку горящего танкиста, Кольцов с силой бросил его в воду, в грязь, а сам опять вскочил на броню. Но там уже Агафон вытаскивал из люка командира роты капитана Паршина. Бледное, как мел, лицо ротного с тонкими кровавыми ручейками изо рта, из ушей взирало на окружающий мир невидящими, потухшими глазами, руки безвольно свисали к земле.

Павел Назаров принял тело командира, Куцый успел ещё сорвать с креплений пулемёт с оставшимися патронами, пока огонь не охватил его, и патроны не успели взорваться.

Стрелок-радист бережно нёс Паршина, рядом шли Кузьма с Агафоном, пытаясь помочь товарищу. У своего КВ уложили капитана на клочке высокой травы, встали рядом, не зная, что и как им теперь быть.

Откуда-то появился командир взвода лейтенант Дроздов, опустился на колени, взял руку ротного за запястье, потом провёл пальцами по глазам Паршину, сорвал с головы шлем, и застыл, глядя куда-то вверх, на бегущие по небу облака.

А вокруг дымились танки, орали раненые, горели машины… И не было самолётов. Как будто их и никогда здесь не было, такая наступила тишина после бомбёжки. И не было слёз. Только что-то горячее, большое, твёрдое, колючее встало в горле, не давало дышать, не давало говорить. Да от бессилия скрежетали зубы и сжимались кулаки. И всё!

– Офицеров требует к себе адъютант начальника оперативного отдела полковник Шубин! – высокий подтянутый и опрятный сержант с непривычным для танкистов автоматом в руках требовательно тормошил за плечо лейтенанта Дроздова. – Кто ещё есть из офицерского состава? А коммунисты есть?

– Есть. Я – коммунист, – Кузьма повернулся к сержанту, застыл перед ним по стойке «смирно». – Младший сержант Кольцов!