– Я просто, это, сказать хотел…
– Давай позже поговорим, – попросила. – Мама будет ругаться.
Он хотел признаться, как сильно любит, – но продышал сигнал, и связь прекратилась. Долго не отводил трубку, слушал тишину.
Слишком рано или поздно. Пока ждал, пока ничего не случилось, вошла в кухню хозяйка и спросила:
– Ну, как успехи? Получается?
Жарков стоял с лампочкой в руках, на столе – плафон и пружина.
– Я бы вызвала электрика, но пьёт он. Запойный, – оправдывалась женщина, – если уж не получится, как-нибудь до понедельника. А там найду. Но вы попробуйте, Георгий, вы же полицейский, вы всё можете.
– А ваш сын? – спросил Жарков. – Нет? Не вариант?
– Какой сын? – удивилась хозяйка. – Нет у меня никого. Хорошо, что вы рядом, Георгий.
«Хорошо, – думал Жарков, – очень хорошо».
Так замечательно, что лучше быть не может.
Тихо, мирно, спокойно
Ночь горела. Шумно дышал ветер. Жарков стоял на берегу и смотрел, как медленно и гордо наступает вода. Река ещё жила, но готовилась. Когда станет по-настоящему холодно, не нужно будет объясняться. Спи спокойно, каждому своё.
Совсем износилась кобура: выглядывала рукоять пистолета, блестела невзрачная антабка. Жарков нежно гладил металлический корпус. «Оружие надо любить, как родную женщину».
Забыл, когда чистил ПМ в последний раз. Кажется, после контрольных стрельб. Он тогда выбил четыре из четырёх, но всё равно получил «неуд» за нарушение техники безопасности. «Товарищ Жарков! Немедленно вернитесь на огневой рубеж!»
На войне любви не бывает, зато приходится стрелять. Настоящая любовь пахнет смертью. Обязательно приходит и всегда заканчивается. Мог признаться, что не любит. Отставить нежность, товарищ майор.
Достал, прицелился.
Слились в одно мушка и целик. Дышать спокойно, расслабить подушечку пальца. Указательный на спусковую скобу. Ну же, давай. Предохранитель не позволил. Громко булькнул камень, на чёрной воде расплылись ровные белые круги. Жизнь продолжилась.
Иваныч сказал, что труп без криминала – можно собираться.
Время полтретьего ночи. Ни туда ни сюда. В кабинете холодно, батареи в спячке.
Покурил в форточку, распечатал протоколы. Пистолет глубоко дремал. Тихо, мирно, спокойно.
«У меня выезд, – написал, – люблю целую». Без запятой.
Тыкнул на стрелку, сообщение улетело.
«Ептв…» – зарядил Гоша. Он перепутал чаты и, должно быть, разбудил жену. А нежность была адресована вечно не спящей Аллочке – неродной, но любимой женщине.
– Ну всё, теперь точно кранты, – сказал вслух, и дежурный ответил:
– Не каркай. Всё под контролем. До утра продержимся, а там новая смена.
Пиликнул телефон.
– Ну вот, пожалуйста.
Залепетал приветственной речью, открыл журнал учёта. Ничего серьёзного: какая-то бдительная гражданка сообщила о подозрительных лицах на лестничной площадке. Решили отправить наряд ППС. Разберутся.
– А мне что? – спросил Гоша, не сводя глаз с яркого экрана смартфона.
– Карета подана. Езжайте, я пока тут…
Прыгнул в «Газель». Ехали на Батайскую. Известная окраина, раздолье беспредела. Водила рассказывал, что в соседний отдел пронесли взрывчатку, а «нарядный» сержантик просмотрел. Якобы учебные мероприятия, но всё равно теперь накажут. Ещё говорил, что скоро сдавать нормативы по физкультуре и огневой подготовке – никто не справится, и всех лишат ежемесячной надбавки за напряжённость.
– Как обычно, – поддакивал Гоша, и не расставался с телефоном. Жена молчала: либо спала, либо думала, что с ним таким делать. Он сам переживал. Никогда ведь не отчитывался, куда поехал и поехал ли. А здесь и «люблю», и «целую», ну разве мог такое сказать – жене.