Мы молча допили кофе. Мне снова стало грустно. Зря я напридумывала себе про Севастьянова. Нравлюсь я ему, как же! Да не нужна я ему сто лет! Фантазерка! Сказочница! Вот про кого он сейчас переживает? Может, он тоже сейчас сидит и думает, – простить или не простить? Понять или не понять?

– Я чувствую свою вину, Эльга Сергеевна, – ожил Севастьянов. – Я вам все-таки насолил.

– Прекратите, Максим! А то получается как-то по-чеховски. Как в его рассказе «Смерть чиновника». Помните? «Ах, простите, извините, я вчера, совершенно случайно»… Цитата совсем не точная, но смысл…

– Да, я понимаю, – Севастьянов улыбнулся.

– Забудем, – предложила я.

– Забудем, – согласился он.

Мне стало совсем паршиво. Осталось только добавить, что мы останемся друзьями.

– Ну, мне пора, – Севастьянов встал. – У меня сейчас лекция.

– Да, конечно.

– До свидания, Эльга Сергеевна.

– До свидания, Максим.

Я осталась сидеть над пустой чашкой кофе.

Когда пришла Сусанна, я была совсем кислая.

– Что случилось, красавица? – прищурив глаза, спросила она.

– Так.

– Нет, что-то не так, не обманывай меня.

– Ах, да! Я же забыла про твое цыганское чутье!

– Шутка веселая, а глаза грустные.

Мы взяли с Сусанной кофе.

– Ну? – требовательно спросила она. Я вздохнула.

– Меня Петраков приревновал.

– И что в этом плохого?

– Теперь собирается меня стеречь, а я категорически против.

– И?

– Может, проучить его?

– Как?

– Пусть сам окажется в глупой ситуации, посмотрю, как будет выкручиваться. Тогда он перестанет меня ревновать. Я уверена.

– А может, дать ему время, чтобы сам успокоился? Он у тебя, небось, рыбалку любит и машину в гараже чинить?

– Ну?

– Захочет уйти, – а ты ему – сцену ревности. Пару раз хватит, чтобы твой Петраков с тебя контроль снял.

– Я и сама так подумала.

– А чего грустишь? – не поняла Сусанна.

– Просто грустно, и все. Вот, хотела сегодня с тобой куда-нибудь в ресторан сходить, пропустить бокальчик вина, так ведь Петраков не даст! Не отвыкла я от свободы. Тяжело жить вдвоем. Одной удобнее.

– Удобнее, конечно, – кивнула Сусанна. – Пока. А потом, когда будешь мечтать приходить в дом, где тебя ждут, будешь приходить в пустую квартиру, тогда как?

– Ну… нет, ты права, Сусанна, я понимаю, но…

– И никаких «но»! Привыкнешь. Потом понимать не будешь, как могла раньше одна жить и в пустой квартире находиться.

– Это по собственному опыту? – поинтересовалась я.

– Почти. Бабушка рассказывала. Она так все умела описывать, будто ты сама это пережила!

– Понятно.

– Тогда не грусти. Лучше подумай, что ты сегодня приготовишь своему Петракову на ужин?

И до звонка мы с Сусанной обсуждали мое семейное меню.

А потом, поздно вечером, когда Петраков вкусно поужинал, исполнил свои супружеские обязанности и довольный, заснул невинным, глубоким сном младенца, я вышла на лоджию, закурила и позвонила Ирке.

– Да! – рявкнула она в трубку. – Казакова, на часы глядела?

– Ага. Одиннадцать. А твои сломались?

– Та – ак! Это что-то новенькое! Че случилось, лапа моя?

И я все рассказала Ирке. Про книжки. Про то, как Севастьянов у меня остался на ночь. Про то, как его увидел Петраков. Про то, как Петраков ревновал и интересовался суставом Севастьянова. Про то, что Севастьянов сказал мне за чашкой кофе.

– Мне это не нравится, Казакова, – сказала Ирка, на удивление, выслушав меня, ни разу не перебивая.

– Что именно-то, Ир? – осторожно спросила я.

– Все! Твой Максим Севастьянов мне не нравится!

– Почему? – искренне удивилась я.

– Мутный какой-то тип. Ты же ничего о нем не знаешь. Только то, о чем он тебе соизволил рассказать, да и то, правда ли, ложь ли?

– Ты конкретно о чем, Ир?