– Френези, как по-твоему, любовь может кого-нибудь спасти? Думаешь, да, правда же? – В то время он еще не соображал, до чего это глупый вопрос. Она глянула на него из-под самых полей шляпы. Он подумал: По крайней мере, постарайся это запомнить, постарайся держать в каком-нибудь надежном месте, вот одно ее лицо при этом свете, лады, глаза у нее такие спокойные, рот сейчас приоткроется…

Гад или нет, он долго по всему этому не лил слез. Годы всё катились, словно тот прибой, что он, бывало, седлал, высокий, спокойный, неукротимый, безветренный. Но все больше день, настоятельный день, выдвигал свои требования, предъявлял на Зойда свои права, пока тот не отказался расставаться лишь с одним крохотным горьким развлечением. Время от времени, когда луна, приливы и планетарный магнетизм гармонично согласовывались, он осмеливался выйти, прямиком сквозь третий глаз у себя во лбу, в необычайную транспортную систему, по которой мог скользить туда, где бы ни была она, и, неполностью незримый, ощущал довольно для того, чтоб ей досаждать, после чего допекал ее призраком, сколько был в силах, наслаждаясь каждой отжатой минутой. Порок, точняк, и признавался он в нем лишь горстке людей, включая, как, вероятно, могло оказаться неразумным, их дочь Прерию, не далее, чем сегодня утром.

– А, – сидя за завтраком из «Кэпа Хрупа» и диетической «Пепси», – в смысле, сон видел…

Зойд покачал головой.

– Я не спал. Но в теле не присутствовал.

Она поглядела на него так, что он, в такую спозаранку дня, не внял полному риску этого взгляда, и сообщила, дескать, верит, что он ее как-то жестоко не разыгрывает. Было известно: у них одинаковое чувство юмора применительно ко многим темам, в частности – к ее матушке.

– Ты туда попадаешь и – что? Гнездишься где-нибудь и смотришь, летаешь кругами, как это получается?

– Как мистер Сулу наносит координаты, только иначе, – объяснил Зойд.

– Точно зная, куда хочешь. – Он кивнул, и она почуяла некий непривычный расцвет нежности к этому побирушке, обычно тупоумному маргиналу, которого ей назначили, на этой планете, в отцы. В данный момент важнее всего было то, что он знал, как навещать Френези среди ночи, а это могло значить лишь, что его нужда в ней так же сильна, как у нее, Прерии. – Так и куда ты, значит, ходишь? Где она?

– Все пытаюсь разузнать. Стараюсь читать вывески, засекать достопримечательности, что б ни подкинуло ключ, но – в общем, таблички там на перекрестках, вывески в витринах, – только я не могу их прочесть.

– На каком-то другом языке?

– Не-а, по-английски, но между ними и моим мозгом что-то мешается, не пропускает.

Прерия блямкнула, как звонок телевикторины.

– Прошу прощенья, мистер Коллес… – С обманутыми ожиданьями и подозрениями, ее снова отнесло прочь. – Передавай им там привет на Призрачном ручье, ладно?

Он свернул влево у ряда почтовых ящиков, колеса дрязгнули струной скотозащитного заграждения, запарковался у конюшенного амбара и вошел. КК отвалил в Синее Озеро по делам, а Лунопряник была дома, приглядывала за Лотосом, младенцем. Раки собрались в старой викторианской ванне, что служила также поильной лоханью. Зойд и Лунопряник сачком вместе выудили всех, взвесили на аппарате для замеров семян, кормов и удобрений, и Зойд выписал ей чек задним числом, который ему еще придется как-то ухитриться, раз сей день уже настолько авансирован, обеспечить.

– Кто-то в «Самородке» вечером на днях, – младенец на руке, глядя на Зойда прямо, встревоженно, – про тебя спрашивал. КК решил, ты его знаешь, но мне все равно ничего не сказал.

– Из латиносов господин, прическа полу-Элвисова?