– Филип!

– Я не шучу. Неудивительно, что прислуга помалкивает. Вдобавок они щадят твои слабые нервы.

Королева впилась в него взглядом.

– Они забыли. Я пережила мировую войну, скандал с этой Фергюсон и твою службу во флоте.

– Однако ж они полагают, что при малейшем намеке на пикантную историю тебе понадобится нюхательная соль. Они видят лишь старушку в шляпке. – Королева нахмурилась, и он ухмыльнулся. Последнее было справедливо, исключительно проницательно и довольно грустно. – Не расстраивайся, милая, они обожают эту старушку. – Он неуклюже поднялся со стула. – Ты помнишь, что днем я уезжаю в Шотландию? Дикки уверяет, что лосось в этом году клюет как никогда. Тебе что-нибудь принести? Может, помадку? Или голову Николы Стерджей[12] на блюде?

– Нет, спасибо. Когда ты вернешься?

– Где-то через неделю – как раз ко дню твоего рождения. Дикки не прочь загрязнить атмосферу и привезти меня на своем самолете.

Королева кивнула. Филип теперь предпочитал существовать по своему расписанию. Прежде ее расстраивало, когда он уезжал бог знает куда заниматься бог знает чем, а дела оставлял на нее. Быть может, в глубине души она завидовала его самостоятельности и свободе. Но он всегда возвращался – с новым энтузиазмом, овевавшим коридоры власти, точно свежий морской бриз. И она приучила себя быть благодарной.

– Вообще-то, – сказала она, когда он неловко – из-за артрита – наклонился поцеловать ее в лоб, – я бы не отказалась от сливочной помадки.

– Твое желание для меня закон.

Он улыбнулся (сердце ее, как обычно, растаяло от его улыбки) и направился к двери.

Мередит Гостелоу вылезла из черного такси, которое за баснословную сумму отвезло ее из Виндзора домой, на запад Лондона, и остановилась перевести дух, пока водитель доставал из салона ее чемодан.

Она смотрела на свой дом, выкрашенный в бледно-розовый цвет, и понимала, что никогда уже не станет прежней. Что-то переменилось, и она чувствовала страх, стыд и еще что-то, чему не подобрала бы названия. Она и сама не знала, о чем думает, но по ее припудренной щеке робко сползала слеза. С тех пор как менопауза, точно товарняк, сбила ее с ног, организм ее скупился на любую влагу. Она была молодой женщиной в теле старухи, в этом скрипучем плотском панцире, над которым она не имела власти. И после того, что случилось сегодня ночью, стало только хуже.

А утром… Она рухнула бы на колени, но сознавала, что уже не встанет.

– Это все, мэм?

Она оглянулась, убедилась, что сумочка и чемодан на месте, и кивнула. Она уже расплатилась с таксистом картой. Двести фунтов! О чем она только думала? Но не вызывать же в Виндзорский замок “убер”. Конечно, ей следовало бы прогуляться до вокзала и сесть на поезд в Лондон, как поступил бы на ее месте всякий разумный человек без машины, но в Виндзоре мысли текут иначе. Когда вокруг прислуга в ливреях, поневоле начинаешь швыряться деньгами. В такие места попадают лишь те, кто добился успеха. Накануне она двадцать минут разговаривала с архиепископом Кентерберийским о возможном заказе на строительство церкви двадцать первого столетия в Сазерке. После такого заказываешь такси, черт с ними, с деньгами… и расстаешься со стоимостью баночки крема “Ла Мер”[13], абсолютно предсказуемо застряв в жуткой пробке на М4.

Некоторые люди… а, да что там – она сама… И хватит уже воображать себя богаче королевы. Между прочим, Ее величество тоже считает деньги. В общем, беда в том, что Мередит Гостелоу одна.

Будь у нее партнер, он предложил бы ехать поездом. Партнер сказал бы: не торопись, подумай. Партнер не допустил бы… того, что случилось вчера. Партнер отвез бы ее домой на большой дорогой машине. И сейчас поднял бы ее чемодан на высокое крыльцо, до двери.