Он впился взглядом в Рози. Уж не врет ли она? Хотя с чего бы ей врать? Он решил проверить, действительно ли королеве угодно нанести визит безутешной подруге, и вернулся к себе.

Лишь через час сердце Рози перестало колотиться как бешеное. Она не понимала, то ли гордиться, то ли стыдиться. Она только что сказала неправду непосредственному начальнику о словах и поступках двух знатных дам и британского монарха. Уединившись в туалете, Рози послала сестре в Снэпчате селфи с выпученными глазами. Флисс вряд ли поймет, в чем дело, но Рози полегчало.

Выходные выдались сложные. Королева стала замечать, как от камешка, брошенного МИ-5 в тихие воды ее дворца, понемногу разбегаются круги.

Горничная, которая по утрам приносила ей чай с печеньем, сегодня казалась растерянной и кусала губы – то есть явно нервничала и нуждалась в ободрении. В другое время королева обязательно заговорила бы с ней, спросила, в чем дело, но сейчас ей хватило ума промолчать. Обычно любую проблему можно легко решить, если пресечь ее на корню. Сегодня же ей нечем было утешить слуг.

Слуга, который в столовой наливал ей “дарджи-линг”, тоже хмурился раздраженно. Она знала его много лет (Сэнди Робертсон, начинал загонщиком в Балморале, вдовец, двое детей, один из которых учится в Эдинбургском университете на астрофизика) и с легкостью прочла по его глазам, что он хотел сказать: “Меня допрашивали. И не только меня. Мы все обеспокоены. Что происходит, мэм?”

Ответный ее взгляд было так же легко прочесть: “Извините. Тут я бессильна. Ничего не могу поделать". Он печально кивнул, будто они в самом деле поговорили, и далее, как обычно, был расторопен и молчалив. Она понимала, что он расскажет об этом придворным и слугам, что не очень-то их порадует. Какая-то в державе датской гниль[20], и даже босс не может гарантировать, что буря вскоре уляжется.

Остаток дня ей казалось, будто над замком нависла тень неуверенности и страха. И ее слуги, и она сама опирались на кодекс абсолютной верности – их ей и ее им. Слуги не болтали, не продавали сплетни в “Сан” и “Дейли экспресс”, не требовали и не ожидали заоблачных жалований, какие могли бы получать у богачей вроде Перовского, не задавали неуместных вопросов и не допускали, чтобы ссоры, неизбежно возникавшие в людской, и личные проблемы слуг вмешивались в плавное течение ее жизни и мешали ей отправлять обязанности; по крайней мере, такое случалось нечасто. Она, в свою очередь, уважала и берегла слуг, ценила их жертвы, вознаграждала за долгую службу почестями и медалями, которые ценились пуще золота.

Иностранные сановники, президенты, государи дивились точности и вниманию к деталям, которое демонстрировали во время их визитов слуги и служанки королевы. Разумеется, ее близкие завидовали, то и дело старались переманить к себе лучших, и порой им это даже удавалось. Сотни слуг – в Балморале, Букингемском дворце, Виндзоре, Сандрингеме – были одной семьей. Они заботились о ней без малого девяносто лет (и это были непростые годы!), ограждали от волн недовольства, которое порой обрушивали на нее подданные, трудились без устали, ничем не обнаруживая, как им на самом деле бывает тяжело. Слуги и королева доверяли друг другу, и вот теперь служба безопасности подрывает это доверие, допрашивая слуг одного за другим.

Однако оставался вопрос: что если Бродского и правда убил кто-то из слуг? И если да, то по какой причине? Пока она не найдет ответа, пусть Хамфрис ведет расследование, как считает нужным.

В воскресенье королева, обрадовавшись возможности вырваться из мрачной атмосферы замка, приняла любезное приглашение леди Хепберн, которая жила в нескольких милях западнее Виндзора, в Хенли-он-Темз. Они дружили всю жизнь – ив пятидесятые-шестидесятые годы, когда Фиона была замужем за Сесилом Фарли (отношения их складывались бурно), и в семидесятые, когда она наконец развелась и с удовольствием путешествовала по миру в обществе разных достойных мужчин, и в восьмидесятые, когда она вышла замуж во второй раз, за лорда Хепберна, и сейчас, когда она овдовела и жила одна.