В гостиной оживлённо беседовали, бурно жестикулировали и безудержно смеялись. Всё было так, как обычно бывает в Италии. Сиеста подошла к концу, и все расселись за столом. Подали мясо, рыбу, овощи, кокето и, конечно же, панеттоне (куда же без него!).

Пиршество возглавлял хозяин.

Старая мать, седая мадонна в красном расшитом кокошнике расположилась по правую руку от хозяина. Она была глуховата и вносила диссонанс в праздничное новогоднее застолье. Однако никого это не раздражало. Наоборот. Все относились к ней уважительно, подавали на пробу блюда, терпеливо ухаживали и разъясняли слова, которые она не расслышала или не поняла.

Усталая супруга, безликая донна в красной кружевной накидке, сидела по левую руку от хозяина. Супруга ничего не ела, следила за порядком и пополняла тарелки. Худая и некрасивая, она была из обедневшего дворянского рода. Истощённость её запястий украшали старинные фамильные драгоценности. Костлявые ключицы прикрывало громоздкое колье.

Рядом с ней сидел сынок, несовершеннолетний отпрыск, единственное утешение престарелых родителей. Он много ел и мало говорил, и весь словно был намерен взлететь и исчезнуть за стенами замка. И всю новогоднюю ночь провести в обществе друзей и подружек.

Пётр бросил быстрый пытливый взгляд. Антонио покраснел.

Он вырос и повзрослел за то время, пока они не виделись. Носил крутую одежду рокеров: кожаные брюки, кожаную косуху, высокие гриндерсы и мощные наушники, подключённые к тяжёлому испепеляющему року. Длинные русые волосы были собраны в узел. Виски идеально подбриты. Руки татуированы. Над верхней губой темнел несмелый пушок. Взгляд его сделался глубоким и настороженным. Казалось, весь внутренний мир был закован в комплексы, озлоблен мрачными образами и измучен неудовлетворённой плотью.

Переговорить с Антонио не удавалось. Неловко развернувшись, Пётр опрокинул бокал, и багровая жидкость залила жаккардовую скатерть.

Извинившись, он удивился ответной реакции со стороны гостей и хозяев. Вскочив с мест, они захлопали в ладоши, и лица итальянцев озарили веселье и радость.

– Allegria5! Allegria!

Хозяева согласились: allegria. Разлить вино считалось хорошей приметой, сулило урожайный год, успешный сбор урожая и большую выручку.

– Allegria!

Итальянцы пустились в пляс. Хозяева остались довольны. Праздник удался. Только хозяйский сынок был не весел.

Пётр прикоснулся к его холодным пальцам.

– Антонио…

Мальчик отдёрнул руку, встал и переместился к камину. Пётр увидел, как он сутул, длинноног и несуразен, и в то же время пронзительно красив. Сердце сжалось от тихого восторга. Как-то он не ожидал, что в нём проснутся тёплые нотки отеческих чувств.

Зато Антонио это почувствовал и ссутулился ещё больше. Так они и сидели, словно связанные невидимыми нитями: один за столом, другой у камина. Их разделяли пять шагов, и в то же время их разделяла пропасть, какая существовала между зрелым мужчиной и пятнадцатилетним подростком.

Шум застолья приостановился, и хозяин распахнул окно. Морозная ночь вздохнула. На сельской башне оживились часы, и бой курантов возвестил, что наступила полночь.

– Бон!

И так двенадцать раз: бон, бон… И с каждым «бон» гости проглатывали по одной виноградинке. Всего двенадцать. Двенадцать желаний по числу месяцев в году. С последним ударом курантов послышался мощный взрыв, и множество фейерверков осветили тёмное итальянское небо.

Наступил Новый год.

Пётр посмотрел на Антонио. Тот спрятался за спину отца, а потом и вовсе исчез. Ушёл из дома, чтобы провести время со своими сверстниками. Возможно, поедет в Бароло. Зажмёт девчонку в тёмном углу и будет целовать всю ночь.