Приятно, что из рокеров иногда выходят нормальные люди, преуспевающие в других областях деятельности. Совсем скоро мы еще увидим такого.
А сейчас вернемся к «Гарину и гиперболоидам».
Я видел и слышал множество рок-групп. В большинстве самых известных был один ярко выраженный лидер, как правило, автор песен и главный вокалист. Поэтому мы знаем T. Rex как группу Марка Болана, Doors как группу Джима Морриссона, «Машину времени» как группу Макаревича, «ДДТ» как группу Шевчука и «Аквариум» как группу БГ.
Есть группы без ярко выраженного лидера, где все музыканты известны достаточно хорошо и являются равными партнерами. Не буду называть никого, чтобы ненароком не обидеть.
Но если лидеров двое и у каждого есть свои песни в собственном исполнении, тогда группа нестабильна. Так было с нашей «Алисой», где Костя Кинчев вытеснил Славу Задерия (ничего плохого в этом вытеснении я не вижу, Слава просто понял, что ему в «Алисе» больше делать нечего).
Цой и Рыбин встретились как равные партнеры, считая в душе, что каждый из них не слабее другого. Но время – и не такое уж большое – показало, кто истинный лидер группы, имеющий в том числе и право выбора партнеров.
Им оказался Цой.
Забегая вперед, скажу, что об их разрыве написано много и по-разному. Но объяснение здесь простое – «Боливар не выдержит двоих».
Несмотря на скромность, незаметность, молчаливость, Виктор Цой обладал честолюбием в самом прекрасном смысле этого слова.
Он был честен, то есть обладал и честностью и честью – это слова одного корня, они родственные. И он хотел, чтобы ему тоже была оказана честь, какую он оказывает другим своею честностью.
Вы никогда не задумывались, почему военные «отдают друг другу честь»? Проще говоря, берут под козырек? Этим они оказывают честь своему коллеге. Правда, об этом давно забыли и ладонь к козырьку прикладывают автоматически.
С этим словом – честь – связано и другое слово – достоинство. Недаром они всегда ходят в паре. Честь и достоинство.
Виктор Цой обладал этими качествами в полной мере и умел не показывать этого другим. По крайней мере в те годы, когда еще не стал суперзвездой.
Мы не можем обойти еще одно свидетельство Витиного друга, человека, входившего в питерскую рок-тусовку начала восьмидесятых, – Павла Крусанова, ставшего впоследствии известным писателем.
Павел Крусанов (из книги «Беспокойники города Питера»):
«В те времена, в полном соответствии с природным любопытством молодости (подчас не слишком чистоплотным, но что поделать – невинность приходит с опытом), мы бесстрашно готовы были впитывать и познавать все новое, неведомое, запретное. Более того – только это, запретное и неведомое, и казалось нам в жизни по-настоящему лакомым. Порой доходило до смешного.
Практически каждая наша товарищеская встреча сопровождалась радостным распитием портвейнов, сухих вин, горьких настоек и в редком случае водок, что по существу было сродни разведке боем на незнакомой территории – мы тщились узнать, какие ландшафты скрыты там, за гранью трезвого сознания, и что за звери их населяют? О неизбежных потерях никто не задумывался. Как-то сидя в гостях (забыл у кого) и ожидая гонцов, посланных в гастроном за вином (принесенного с собой, как водится, не хватило), мы нашли с Цоем в ванной флакон хозяйского одеколона „Бэмби“. Все было нам интересно, все ново…
Ни он, ни я прежде не пили одеколон. Мы тут же решили – пора.
Ополоснув подвернувшийся пластмассовый стаканчик, в котором хозяин квартиры обычно, надо полагать, взбивал пену для бритья, мы разбавили в нем водой на глазах белеющий „Бэмби“ и, преодолев отвращение, выпили, поделив содержимое стаканчика на двоих. Не в том дело, что мы ощутили. В то время нас не мог бы подкосить даже чистый яд, который и теперь достать непросто, а тогда, в пору тотального дефицита… Впрочем, обойдемся без отступлений. Зачем-то оказавшись в ванной через полчаса после распития „Бэмби“, Цой, выглянув оттуда, поманил меня рукой – пластмассовый стаканчик, из которого недавно мы лакали одеколон, одаривший нас на сутки скверной отрыжкой, скукожился, осел и как бы полурастаял – о ужас! – что же творилось в наших желудках?! В тот раз мы, как водится, смеялись. Но впредь одеколон нас уже никогда не прельщал. Никогда.