– Как хотите. Мне важно видеть королеву.

– Как называются брюггские монахини, которые лечат больных?

– Бегинки[4].

– Вы будете бегинкой.

– Хорошо. Но мне придется перестать быть ею.

– Это ваше дело.

– Извините, но я не хочу, чтобы двери передо мной захлопнули.

– Это тоже ваше дело, сударыня. Я сейчас прикажу старшему камердинеру дежурного офицера ее величества впустить бегинку с лекарством для облегчения страданий королевы. Вы получите от меня пропуск, но сами позаботитесь о лекарстве и объяснениях. Если будет необходимо, я признаюсь, что ввел бегинку, но отрекусь от герцогини де Шеврез.

– Это не понадобится, будьте покойны.

– Вот пропуск.

Кольбер подал пропуск герцогине и тихонько отодвинул кресло, за которым она стояла.

Госпожа де Шеврез слегка кивнула и вышла.

Кольбер, узнав почерк Мазарини и пересчитав письма, позвонил своему секретарю и приказал ему пойти за советником парламента господином Ванелем. Секретарь ответил, что господин советник, верный своим привычкам, только что вошел, чтобы дать отчет интенданту о главнейших подробностях сегодняшней работы парламента.

Кольбер сел ближе к лампе, перечел письма покойного кардинала, несколько раз улыбнулся, убеждаясь в ценности бумаг, которые ему только что передала госпожа де Шеврез, и, устало подперев голову руками, глубоко задумался.

В это время в кабинет Кольбера вошел высокий толстый человек с костлявым лицом и крючковатым носом. Он вошел со скромной уверенностью, выдававшей гибкий и решительный характер: гибкий по отношению к хозяину, который может бросить подачку, и сильный по отношению к собакам, которые могли бы оспаривать у него эту желанную добычу.

Под мышкой у господина Ванеля была объемистая папка; он положил ее на бюро, за которым сидел задумавшись Кольбер.

– Здравствуйте, господин Ванель, – сказал Кольбер, отрываясь от своих размышлений.

– Здравствуйте, монсеньер, – непринужденно сказал Ванель.

– Надо говорить сударь, – тихо заметил Кольбер.

– Монсеньером называют министров, – невозмутимо отвечал Ванель. – Вы – министр!

– Пока еще нет!

– Я называю вас монсеньером. Впрочем, вы ведь мой начальник, с меня этого достаточно. Если вы не хотите, чтобы я называл вас так при людях, позвольте мне называть вас так наедине.

Кольбер поднял голову, пытаясь прочесть на лице Ванеля, в какой степени было искренне это выражение преданности.

Но советник умел выдерживать тяжесть взгляда, даже если взгляд был министерский.

Кольбер вздохнул. Он ничего не прочел на лице Ванеля; Ванель мог быть честным. Кольбер подумал, что этот подчиненный в действительности имеет над ним власть, так как госпожа Ванель – его, Кольбера, любовница.

В то время, когда он думал о странной судьбе этого человека, Ванель холодно вынул из кармана надушенное письмо, запечатанное испанским воском, и протянул его интенданту.

– Что это, Ванель?

– Письмо от моей жены, монсеньер.

Кольбер закашлялся. Он взял письмо, распечатал его, прочел и спрятал себе в карман, в то время как Ванель невозмутимо листал книгу протоколов.

– Ванель, – сказал вдруг патрон своему подчиненному, – вы ведь умеете работать?

– Да, монсеньер.

– И вас не пугает работа по двенадцати часов в день?

– Я работаю пятнадцать часов в день.

– Невозможно! Парламентские обязанности вряд ли отнимают у вас больше трех часов.

– О, я еще веду счетные книги одного друга, с которым у меня общие дела, а в свободное время изучаю древнееврейский язык.

– Вас очень высоко ценят в парламенте, Ванель?

– Я думаю, что да, монсеньер.

– Не следовало бы засиживаться на месте советника.

– Что же сделать для этого?