Налетчикам не удалось найти самый маленький сундучок с серебром ярла Харальда. Они выкопали тот, что был спрятан под их с Гримхильдой кроватью, а еще забрали морской рундук Харальда, в котором лежали его самые ценные вещи: скрамасаксы с серебряными и костяными рукоятями, серебряные кольца, молоты Тора и кольца для предплечий, принадлежавшие воинам, убитым им в сражениях. Все это, хотя и не могло сравниться с сундуками Фафнира, наверняка вызвало счастливую улыбку на лице Рандвера.

Но они не нашли нестбаггин из кожи, набитый разными вещицами и монетами из серебра, спрятанный Харальдом на одной из потолочных балок, под которой он спал ночью после возлияний меда или эля. Сигурд ловко сбил его топором, дрожащими руками развязал тесемки и, засунув внутрь руку, нащупал сокровище, принадлежавшее его отцу. Дань и добыча, полученные Харальдом хитростью, мечом или посредством торговли. Даже в медном сиянии масляных ламп Сигурд видел, что слитки и сломанные кольца потемнели, стали серыми или черными, потеряли блеск, забытые, хранимые для тяжелых времен.

Но серебро – это серебро, и Сигурд был богат.

Он попросил принести старые бревна и сухое топливо; все это сложили вокруг мертвых тел и полили маслом из печени трески, хранившимся в тайнике в одном из сараев для лодок рядом с причалом, который не нашли люди Рандвера.

– Любой ярл скорее согласился бы стать кормом для червей, чем смотреть на такой жалкий конец своих людей, – пробормотал седобородый старик по имени Гилфи, глядя на происходящее в свете лампы, висевшей на цепи.

Теперь, когда раны на телах прикрывали куски ткани, Сигурду казалось, будто люди спят после грандиозной пирушки, как бывало множество раз прежде, когда они делили этот очаг, мед и мясо своего ярла и рассказывали друг другу разные истории. Но, когда наступит утро и летнее солнце согреет воздух и разбросанные по фьорду драгоценности, тела этих несчастных будут по-прежнему холодными и безжизненными. Мать Сигурда, которую он положил отдельно от остальных в ее собственную кровать и окружил вещами, которые могли ей понадобиться в загробной жизни, никогда не увидит новый день и лица своего сына.

– Мы подождем день или два, чтобы все высохло, – сказал он Гилфи.

Несмотря на то, что смазанные смолой стены «Дубового шлема» займутся и будут гореть, точно кузнечный горн самого Велунда, сейчас они намокли от дождя и морской воды, которую по приказу Улафа жители деревни носили в ведрах и выливали на стены, на случай если Рандвер заявится ночью и захочет сжечь жилище ярла Харальда.

– Да уж, эти люди уже никуда отсюда не уйдут, – согласился с ним Гилфи, пнув ногой крысу, которая, не обращая на людей внимания, пыталась отгрызть белый палец у трупа одной из женщин. – А когда он загорится, огонь так высоко поднимется к небу, что обожжет пятки Одина.

Никто не стал спорить с планом Сигурда сжечь дом вместе с телами погибших односельчан.

– Пусть ярл Рандвер увидит дым из Хиндеры и знает, что ему не суждено сидеть в кресле твоего отца, – заявила женщина по имени Торлауг, чьи глаза метали молнии.

В последний раз Сигурд видел ее мужа Асбьёрна, когда тот бежал вместе с Сорли, собираясь убить конунга Горма, и дать последнему сыну Харальда шанс остаться в живых. Больная рука Асбьёрна не помешала ему сражаться до самого конца, и Сигурд дал себе слово позаботиться о том, чтобы про его подвиг узнали скальды. Рассказ о героизме Асбьёрна позволил Торлауг гордо выпрямить спину.

– Нужно подождать, когда Рандвер будет внутри, а потом все поджечь, – выкрикнула девушка по имени Ингун.