От севастопольского вокзала поезд отошел поздно вечером, без провожающих и даже без гудка. До Харькова дорога считалась почти безопасной, поезда ходили практически регулярно, но расслабляться не стоило. Шульгин, перед тем как приступить к непременному застолью, без которого русский человек железнодорожное движение считает просто невозможным, решил обойти боевые посты.

Двенадцать офицеров, истомившихся нудной гарнизонной службой, почти невыносимой после ставшей образом жизни многолетней войны, были довольны неожиданно выпавшим развлечением. Что может быть лучше неторопливой поездки через половину России в вагоне первого класса для людей, которые уже и забыли, что такие бывают на свете, привыкнув считать удачей, если попадалась теплушка без щелей и дырок в стенах да еще имелось в достатке дров для буржуйки и охапка соломы, брошенная на нары.

Из раскрытых дверей купе густо валил папиросный дым, звучали виртуозные переборы гитары, хорошо поставленный баритон (можно бы и в опере выступать) чувствительно выводил: «Ямщик, не гони лошадей…»

Увидев Шульгина, офицеры изобразили намерение вскочить с диванов, как требует устав, но он остановил их порыв.

– Вольно, господа, отдыхайте. Прошу вас, капитан, на минуточку, – пригласил он в коридор командира отделения.

Сашка не собирался устанавливать для своих телохранителей драконовские порядки, тем более что ничего предосудительного у них в вагоне не заметил. Не только бутылок на столах не было, но даже и запаха не чувствовалось.

– У вас как дежурства спланированы? – спросил он капитана, с которым виделся последний раз во время боев на Каховском плацдарме. Только он тогда, кажется, был поручиком. После победы Берестин щедро раздавал чины отличившимся офицерам.

– Два человека на тендере с пулеметом и прибором ночного видения. Еще два на тормозной площадке последнего вагона. Считаю достаточным. Смена караулов через каждый час.

– Не лучше ли через два? Погода нормальная, тепло, обстановка спокойная. Ничего особенного – два часа на площадке отсидеть. Зато потом целых четыре часа отдыхать можно…

– Как прикажете, я из устава исходил. Правда, пехотного. А если приравнять поезд к кораблю, можно под флотский устав подравняться. У них вахты четыре часа через восемь.

– Смотрите сами, как вам удобнее. Вы отвечаете и за людей, и за безопасность эшелона. Учить вас не собираюсь. После смены с поста винную порцию разрешаю, но тоже строго в пределах устава.

– Прошу прощения, Александр Иванович, какого?

Шульгин рассмеялся. Стала понятна дипломатия капитана. Если по царским уставам на сухопутье винная порция полагалась в сто граммов, то на флоте – сто пятьдесят.

Они вышли в тамбур. Перед открытой переходной дверью покачивалась черная стенка тендера. Для привыкшего к совсем другим скоростям поездов Шульгина редкий перестук колес на стыках звучал странно. Казалось, что они все никак не отъедут от станции, а вот когда семафоры останутся позади, поезд прибавит ходу и в уши ворвется настоящий шум, лязг и грохот.

Узкая железная лестница вела наверх, на наблюдательную площадку, но Шульгин туда подниматься не стал. Все равно вокруг ничего не видно, глухая, беспросветная ночь поздней осени, только далеко позади и внизу еще виднелись редкие озябшие огни Севастополя и проблески маяка.

Шульгин велел капитану беспокоить себя только в самом крайнем случае. Как Черчилля, который, уезжая на уик-энд к себе на дачу, приказывал звонить, лишь если немцы форсируют Ла-Манш.

– А разве во время войны такая опасность вообще возникала? – наивно спросил офицер. – Что-то не помню…