Однако Левашов, демонстрируя превосходство человеческого гения над инопланетным, довольно легко нашел способ преодолеть запрет, и заведомо якобы привязанные к кораблю андроиды обрели свободу. Но опять же в пределах, предусмотренных приказом и программой.

У верхней площадки трапа «Валгаллы» Шульгина встретил еще один робот, исполняющий обязанности вахтенного офицера. Шестифутовый красавец, светловолосый и сероглазый, с массивным подбородком, одетый в синий китель с лейтенантскими нашивками и говорящий по-русски с отчетливым американским акцентом. По легенде, пароход был приписан к порту Сан-Франциско.

– Капитан у себя? – спросил его Сашка.

– Так точно. В командирском салоне. Прикажете проводить?

– Сам дорогу найду.

Апартаменты Воронцова примыкали к штурманской рубке, а дверь из его салона выходила на капитанский мостик.

Шульгин не захотел воспользоваться лифтом и на высоту восьмиэтажного дома взбежал по узким почти отвесным трапам надстройки. Дмитрий, без кителя, в белоснежной форменной рубашке с галстуком, уже ждал его на крыле мостика.

– С прибытием, господин начальник. – Широко улыбаясь, Воронцов протянул Сашке руку. – Давненько не виделись. Случилось что или так, на женское общество потянуло?

Пока Новиков, Шульгин и Берестин командовали фронтами, плели свои интриги в Москве и участвовали в конференции по заключению мира между двумя Россиями, Ирина, Наташа и Лариса большую часть времени проводили на пароходе. А когда Сашка познакомился в Москве с кузиной поручика Ястребова, он и ее переправил сюда же. Слишком много опасностей для слабых женщин предполагала жизнь в охваченной гражданской войной стране.

Особенно же опасно стало после того, как оставшиеся пока неизвестными злоумышленники напали на предоставленный им Врангелем в Севастополе особняк. Левашова едва удалось спасти, да и Ирина с Натальей получили легкие ранения. А на пароходе под присмотром Воронцова и защитой брони и тяжелых орудий за них можно было не беспокоиться. Тем более уровень жизни здесь, на трансатлантическом лайнере, оснащенном всеми техническими достижениями ХХ века, бесконечно превосходил тот, что мог предоставить берег. Это ведь только на первый взгляд, да и то лишь в Севастополе, Харькове, Одессе образ повседневной жизни напоминал нормальный, приемлемый для цивилизованных людей. А если приглядеться внимательней, так условия существования в России были ужасны… Да еще следовало принять во внимание случившуюся за последние три года деградацию нравов. По всем указанным причинам первоначальная увлеченность, с которой женщины восприняли экзотику прошлого, быстро сменилась разочарованием.

– Да и потянуло, – не стал скромничать Шульгин. – Это ты здесь отсиживаешься в тепле и уюте, а загнать тебя в грязные окопы или в тифозную Москву, где и собачья колбаса за деликатес идет, а уж женский элемент… Совершенно поразительное дело – там, где возникла советская власть, мгновенно менялся облик населения. Мы с Андреем это сами заметили, а потом и у Бунина в «Окаянных днях» я то же прочитал: «Словно бы наиболее отталкивающие хитровские типы, стократно умножившись, выползали из неведомо каких щелей и господствующим выражением окружающих лиц становилась злобная тупость, угрюмо-холуйский вызов всему и всем». И так же быстро эта «массовка» исчезала при возвращении нормальной жизни. Парадокс, заслуживающий изучения…

– Это, братец, дело хозяйское, – усмехнулся Ворон цов. – В своих предыдущих жизнях я и не такое видел. Почему и не рвусь пока ни в Москву, ни в Питер. Каждый выбирает по настроению. На сегодняшний момент мне мое положение нравится. Я изображаю из себя янки при дворе известного короля. Получается неплохо. Но это разговор отдельный. А сейчас как – в одиночку перекусишь или подождешь, пока народ пробудится?