Синьора Мария уже много лет жила совсем одна, в бедности, и совершенно одиноко: даже дальних родственников у нее не осталось, да и приятельниц – одна, хорошо, две, не больше. А поскольку и собственного жилья синьора так и не нажила, то снимала она комнату у своей знакомой, Агаты Рубео. Это жилье было ей по карману, а всех остальных её доходов, то есть пенсии, не слишком значительной, и довольно скудных сбережений, только-только и хватало, что на еду, иногда на парикмахерскую, да еще на лекарства, которые она почти всегда приобретала в аптеке на Via dello Statuto, как раз наискосок от дома. Болезней у синьоры Марии накопилось за долгую жизнь немерено, но она никогда не жаловалась, и Вероника не помнила, чтобы она когда-нибудь стонала или хмурилась. Напротив! Синьора, всегда оживленная, приветливая, с улыбкой на губах, так и сыпала поговорками да прибаутками, а особенно любила выдать вдруг какую-нибудь ехидную, хотя и безобидную шуточку, частенько с ядрышком легкой непристойности. «Scopatevela, scopate, ragazzi,» – могла она, ничтоже сумняшеся, заявить игривым тоном, хихикая и присоединяясь вечером к компании за столиком в гостиной, игравшей в Scopa[13], а ведь среди собравшихся почти всегда оказывался и кто-нибудь из Вероникиных знакомых. Все весело смеялись, и никто не смущался от того, что старушка говорит, возможно, не вполне приличные вещи. Игра слов, bel mot – не более.

Сейчас синьора Мария держала в руках cafettiera[14] с только что заваренным кофе, и по квартире растекался уютный утренний аромат мира и покоя. Она приветливо улыбнулась Веронике – и была такой теплой, такой уютной и до невозможности радостной ее улыбка.

– A-а, ciao-ciao, bellissima, ciao, Veronica! – поприветствовала её Мария. – Come stai? Come è andata con i tuoi sogni d’oro?[15]

– Grazie, più o meno, bene, insomma![16] – не рассказывать же Марии, в самом деле, о коварном графитово-сером воинстве, атаковавшем её ночью.

– Meno male[17], – прожурчала Мария и, напевая себе под нос, – E va bene così, non ti merito più[18], – аккуратно примостилась в скрипучее продавленное кресло у стола, достала крохотную кофейную чашечку, изящную маленькую сахарницу и широким жестом пригласила Веронику:

– Vuoi un po’ di caffè, tesoro mio, l’ho appena preparato, eh? O prima vai in bagno? Vai, vai, io comunque te ne faccio un pochettino. Ci vuole la prima tazzi-ina di matt-tina[19], – пропела Мария.

– Grazie mille, Maria, arrivo subito![20] – поблагодарила Вероника милую старушку. Пока она жила в этом гостеприимном доме, так, с утреннего кофепития, начиналось каждое утро, и это стало их доброй традицией. Вот и славно, подумала Вероника, нельзя обижать заботливую синьору Марию, и принесла из холодильника купленные накануне вечером dolci[21] для старенькой соседки. Она знала – синьора их обожает.

Уже взявшись за ручку двери, готовая выйти из дома, Вероника невольно прислушалась – и остановилась.

– Va, pensiero, sull’a-аli dora-ate…[22] – донеслось из полуоткрытой комнаты синьоры Марии. Нет, это не радио, это поет сама синьора. Негромким, чуть дребезжащим, слегка ломким, но полным какой-то внутренней страстной силы голосом старушка исполняла известнейшую арию из Nabucco.

Надо же, как здорово! Ни одной фальшивой или неточной ноты. Наверное, у Марии абсолютный слух – так точно она передавала мелодию, ритм, нюансы арии из оперы Верди, подумала Вероника. Вот она бы ни за что так не смогла.

Город встретил Веронику шумным гомоном улицы и уютнейшими ароматами кофе, только что изготовленных сладостей и свежевыжатого сока, вырывающимися на свободу из открытых окон и дверей баров, которых здесь видимо-невидимо, и искренне-солнечную старую песенку